Сжав горлышко бутылки двумя пальцами, Мэдди вышла из кухни. Задники туфель шлепали по пяткам, когда она прошла по дощатому полу гостиной, мимо камина, прямо в кабинет. Ее лэптоп стоял на Г-образном, придвинутом к стене офисном столике, и Мэдди щелкнула кнопкой лампы, сидевшей на прищепке на краю стола. Две лампочки в шестьдесят ватт озарили стопку дневников, лэптоп и ее, Мэдди, заметки на клейких листках. Всего было десять дневников – разного вида и цвета. Красная обложка. Голубая. Розовая. На двух имелись замочки, а один из дневников представлял собой спирально закрученный блокнотик, на котором сверху маркером было начертано – «Дневник». И все они принадлежали ее матери.

Постукивая себя по бедру бутылочкой диетической колы, Мэдди в задумчивости смотрела на лежавшую сверху стопки тетрадь в белой обложке. Она ничего не знала об этих дневниках, пока несколько месяцев назад не умерла тетя Марта. И до сих пор не верилось, что Марта намеренно скрывала от нее дневники. Скорее всего, она собиралась отдать их ей, когда наступит подходящий день, а потом забыла о них. Элис не одна оказалась взбалмошной представительницей фамильного древа Джонсов.

Поскольку Мэдди являлась единственной родственницей Марты, ей и пришлось улаживать все дела, то есть организовать похороны и вычистить дом. Она сумела подыскать новое жилище для тетиных кошек и собиралась отдать почти все, что осталось после тетки, в приют для бездомных. В одной из больших картонных коробок Мэдди обнаружила несколько пар старых туфель, вышедшие из моды сумки и старую обувную коробку. Она уже собиралась выбросить ее, не подняв крышки, но в последний момент почему-то удержалась. Может, зря не выбросила? Ведь тогда избежала бы этой боли – рассматривать содержимое коробки и чувствовать, как сердце вот-вот выскочит из груди. Ребенком Мэдди страстно мечтала иметь что-нибудь на память о матери, некую связующую ниточку. Что-нибудь такое, что можно хранить, а время от времени доставать и вспоминать женщину, давшую ей жизнь. Она провела детство, тоскуя из-за того, что у нее не было ничего подобного… А ведь оно все время было рядом, всего в нескольких футах от нее, на верхней полке чулана. Дожидалось ее, спрятанное в коробке из-под обуви от «Тони Лама».

В коробке хранились дневники, некролог и газетные статьи о маминой смерти. Еще там обнаружился атласный мешочек с украшениями, по большей части – дешевыми побрякушками. Ожерелье, несколько колечек с бирюзой, пара серебряных серег-обручей… И еще крошечная розовая ленточка из больницы Святого Луки, на которой было напечатано: «Малышка Джонс».

Стоя в тот день в своей старой спальне, не в силах перевести дух – ее грудь, казалось, вот-вот взорвется, – Мэдди снова почувствовала себя ребенком. Одиноким и испуганным. Было страшно протянуть руку и обрести, наконец, связь, которой ей так не хватало. Но, с другой стороны, восхитительно было понимать, что у нее наконец появилось нечто осязаемое, то, что когда-то принадлежало матери, которую она почти не помнила.

Поставив бутылку колы на стол, Мэдди крутанулась в своем офисном кресле. В тот день она забрала коробку к себе и спрятала атласный мешочек в свою шкатулку с драгоценностями. Потом села и стала читать дневники. Прочла все до последнего слова, проглотив дневники матери за один день. Начинались они с того дня, когда маме исполнилось двенадцать. Некоторые тетради были толще других, и маме потребовалось больше времени, чтобы их исписать. Так Мэдди узнала Элис Джонс.

Узнала двенадцатилетнюю девочку, страстно мечтавшую стать актрисой – как Энн Фрэнсис. Узнала девочку-подростка, чьей заветной мечтой было найти настоящую любовь посредством «игры в свидание».