— Так в чем заключается ваша позиция, мистер Радд? — интересуется Кауфман.

— Я не вернусь в зал суда, пока не пройдет слушание по неправомерному контакту с присяжной номер восемь, восхитительной миссис Глинной Ростон. Если вы расцениваете это как неуважение к суду, отправьте меня за решетку. На данном этапе неправильное судебное разбирательство для меня предпочтительнее тройного оргазма.

— Выбирайте выражения, мистер Радд.

Гувер начинает ерзать и заикаться:

— В общем, э-э… судья, полагаю, что к неправомерному контакту и неуважению к суду мы, наверное, могли бы вернуться, скажем, после процесса или типа того. Мне бы хотелось продолжить допрос свидетелей. А все остальное, э-э… не так важно на данном этапе.

— А тогда зачем вы все это затеяли, Гувер? — спрашиваю я. — Чего ради вы, придурки, так возбудились по поводу неправомерного контакта, отлично зная, что эта Уайлдфэнг нагло врет?

— Попрошу воздержаться от подобных слов в мой адрес, — фыркает судья Кауфман.

— Прошу прощения, судья, я не имел в виду вас. Я говорил о сотрудниках прокуратуры, включая и самого окружного прокурора.

— Предлагаю всем успокоиться и сбавить тон, — произносит Кауфман.

— Прошу меня извинить, — говорю я с убийственным сарказмом.

Гувер подходит к окну и смотрит на ряды неказистых строений, тянущихся вдоль центральной улицы Майлоу. Кауфман отворачивается к книжному шкафу за своим столом и разглядывает книги, которые ни разу в жизни не брал в руки. В воздухе висит напряжение. Предстоит принять трудное решение, причем быстро, и если его честь сейчас совершит ошибку, ее последствия будут давать о себе знать долгие годы.

Наконец он поворачивается и говорит:

— Полагаю, нам следует допросить присяжную номер восемь, но не в зале суда. Мы проведем расследование прямо здесь.

Затем происходит то, чего не любят ни стороны процесса, ни присяжные, ни публика. Остаток дня мы проводим в тесном кабинете судьи Кауфмана, препираясь и отчаянно споря о трактовке моего поведения в рамках имевшего место неправомерного контакта с присяжным заседателем. Доставляют и приводят к присяге перепуганную Глинну Ростон. От страха она едва способна соображать и сразу начинает со лжи, утверждая, что не обсуждала процесс дома. На перекрестном допросе я наскакиваю на нее с такой яростью, что удивляю даже Кауфмана и Гувера. Она покидает кабинет в рыданиях. Затем приводят ее чокнутую дочь Марлоу Уайлдфэнг, и она повторяет свой незатейливый рассказ в ходе допроса, который неуклюже проводит Дэн Гувер, так и не сумевший прийти в себя. Когда ее передают мне, я любезно вожу ее по благоухающим аллеям, а потом вспарываю ей горло от уха до уха. Через десять минут она плачет, задыхается и проклинает ту минуту, когда окликнула меня в спорт-комплексе. Что в письменном показании под присягой она лгала, уже ни у кого нет сомнений. Даже судья Кауфман не удерживается от вопроса:

— Как мистер Радд мог найти вас в толпе из пяти тысяч человек, если никогда раньше вас не видел?

Спасибо, судья. Вопрос не в бровь, а в глаз.

Ее рассказ сводится к следующему. В пятницу вечером она вернулась домой с боев поздно. Проснувшись в субботу утром, позвонила матери, и та тут же связалась с мистером Дэном Гувером, который знал, как следует поступить. Они встретились в воскресенье днем у него в кабинете, составили заявление, и — опля! — Гувер на коне.

Я вызываю свидетелем Гувера. Тот заявляет протест. Мы спорим, но у Кауфмана нет выбора. Я допрашиваю Гувера в течение часа: даже две дикие кошки, засунутые в один мешок, и те повели бы себя цивилизованнее. Один из помощников Гувера лично составил текст письменных показаний под присягой.