— Пожалуйте, Антіохъ Захарычъ, вотъ сюда, рядомъ со мной, къ самоварчику, — предложила Іерихонскому Манефа Мартыновна. — Но передъ чаемъ прошу васъ закусить.

Іерихонскій сложилъ крестообразно руки на груди и, умильно смотря на столъ, отвѣчалъ:

— Не смѣю отказать радушной хозяйкѣ, хотя я очень и очень еще недавно обѣдалъ. Ѣсть я не хочу. Я сытъ по горло, но меня манитъ вотъ эта милая семейная обстановка, которой я лишенъ вотъ уже скоро восемь лѣтъ. Домъ безъ хозяйки, многоуважаемая Манефа Мартыновна, сирота, а вотъ ужъ около восьми лѣтъ я по волѣ злого рока вдовствую.

— Отчего-же по волѣ злого рока? — спросила Манефа Мартыновна. — Мнѣ кажется, рокъ тутъ ни при чемъ, а просто это отъ себя. Ничего нѣтъ легче, какъ жениться мужчинѣ. Вотъ замужъ выйти дѣвушкѣ — это другое дѣло.

— Вѣрно-съ. Но мнѣ въ этомъ дѣлѣ до сихъ поръ извѣстная робость препятствовала, — проговорилъ Іерихонскій, присаживаясь. — Чувствую на плечахъ не молодые годы — и вотъ робость.

— Что-жъ, это похвальное чувство, если это такъ, какъ вы говорите, — сказала Соняша, сѣвъ противъ Іерихонскаго и насмѣшливо стрѣльнувъ въ него глазами.

Манефа Мартыновна бросила на дочь останавливающій взглядъ, но было уже поздно. Фраза была сказана.

— Увѣряю васъ, мадемуазель, что робость. Прямо робость, — нисколько не смутившись, продолжалъ Іерихонскій. — Я вѣдь очень хорошо понимаю, что въ мои годы полюбить меня пылкой свѣтлой страстью нельзя.

— И эта черта похвальная, если вы искренно говорите, — не унималась Соняша.

Мать сидѣла ни жива, ни мертва, опустила руку подъ столъ и дернула Соняшу за платье.

— Клянусь вамъ, что искренно, — твердо произнесъ Іерихонскій. — Но теперь, если я рѣшился…

— Ахъ, ужъ вы рѣшились! — перебила его Соняша.

— Да какъ-же-съ… Развѣ вамъ…

Іерихонскій остановился, поправилъ очки и недоумѣвающе посмотрѣлъ на Соняшу.

— Продолжайте, добрѣйшій Антіохъ Захарычъ, продолжайте, не обращайте на нее вниманія, — старалась ободрить его Манефа Мартыновна. — Она это такъ… Она любитъ противорѣчія… Это одинъ изъ ея огромныхъ недостатковъ. Она и мнѣ такъ… Продолжайте.

— Да я почти все сказалъ-съ. Да-съ… А теперь, если я рѣшился, то во имя закрѣпленія пенсіи, которую я выслуживаю скоро. Думаю, что съ этой стороны я могу быть привлекателенъ, — высказался Іерихонскій.

— Полноте, полноте, Антіохъ Захарычъ. И помимо этого, вы для не совсѣмъ уже молоденькой дѣвушки женихъ очень и очень привлекательный. Однако, что-же вы не закусываете?

— Благодарю васъ. Сейчасъ.

Онъ покосился на Соняшу. Та сидѣла и насмѣшливо улыбалась.

— Вотъ выкушайте водочки… — предлагала Іерихонскому Манефа Мартыновна.

— Охотно-съ. Водку пью-съ и нисколько не скрываю этого. Не пьяница, но пью передъ каждой ѣдой аккуратно. Пью стомахи ради, какъ говорили наши отцы и дѣды, и не нахожу въ этомъ ничего предосудительнаго. Въ наши немолодые годы этого ужъ и организмъ требуетъ.

— Да конечно-же, — поддакнула Манефа Мартыновна. — Особенно если взять нашъ петербургскій климатъ. Вы знаете, я сама лечусь отъ всѣхъ болѣзней коньякомъ. Какъ только голова болитъ, насморкъ или кашель, или такъ знобитъ — я сейчасъ въ чай немного коньяку.

Іерихонскій налилъ уже себѣ рюмку водки, но не выпилъ еще ее.

— Коньякъ — прекраснѣйшее средство-съ, особливо на ночь, чтобы пропотѣть, — согласился онъ съ хозяйкой. — А что вы изволили сейчасъ упомянуть относительно петербургскаго климата; то и это совершенно справедливо.