– Еще один вопрос. Вы не помните, какого цвета салфетки были у ваших гостей?

– Я не обратила на это внимания. У нас этих круглых небольших салфеток разных цветов целая пачка. Зигмунт привез их как-то из Стокгольма, когда был там в командировке.

– Но вы же подавали бокал Лехновичу?

– Я спросила, какой у него цвет. Он сказал – голубой. Тогда я подошла к столику и взяла два бокала. Свой, с вином, я держала в левой руке, а в правой – коньяк Лехновича и тут же сказала ему, что он ведет себя как бурбон. Он еще раз извинился, посетовал, что очень неважно себя чувствует и вообще не может понять, что с ним творится. Хочу еще раз подчеркнуть, я никогда прежде не видела его таким взволнованным.

– Ну вот, у нас появился еще один подозреваемый, – не без огорчения констатировал поручик, когда Эльжбета Войцеховская вышла из кабинета. – Можно даже составить довольно любопытную схему, кто и кого обвиняет в совершении преступления.

– Войцеховская рассказала нам немало интересного. Ее показания могут иметь для дела решающее значение.

– Вы действительно думаете, – поручик взглянул на полковника, – что Бадович…

– Не о нем речь. Но чем больше мы выслушиваем лиц, причастных к этому делу, тем ярче вырисовывается облик убийцы.

– Что-то, честно говоря, я его не вижу.

– Нужно, Ромек, повнимательнее слушать, что, говорят люди, и вникать в материалы дела. А в нем есть уже почти все. Ничуть не сомневаюсь, что показания трех еще не опрошенных: Ясенчака, Войцеховского и Потурицкого – дополнят картину, Не знаю, кто является преступником, но шестое чувство мне подсказывает, что мы приближаемся к развязке.

Поручик Межеевский не разделял оптимизма полковника, но предпочел не спорить. К тому же он знал, что полковник Немирох редко ошибается в своих предположениях.

ГЛАВА XII. Серьезные аргументы врача

– Вы, полковник, спрашиваете, как это я, опытный врач-кардиолог, не сумел отличить отравления цианистым калием от сердечного приступа? Отвечу. Любой врач в случае скоропостижной смерти склонен всегда связать происшедшее с сердечной недостаточностью. Если, конечно, нет явных признаков инсульта, а они, как правило, бесспорны, и всякая ошибка исключается. Что мог предположить я в случае с Лехновичем? Совершенно здоровый человек после внезапной ссоры падает как подкошенный. А мне известно, что до этого он жаловался на сердце. Когда я подбежал к нему, он был уже без сознания. Вывод один – сердце. Мне ведь и в голову не могло прийти, что среди столь почтенных и уважаемых гостей мог оказаться убийца. У меня были все основания считать эту смерть естественной, так скоропостижно обычно умирают от инфаркта.

– Гм… – Аргументы доктора Ясенчака не до конца убедили полковника. – А запах горького миндаля?

– Я ведь слушал сердце умершего, а не обследовал его рот. Не стану отрицать: я действительно пытался убедить врача «Скорой помощи» увезти Лехновича в больницу, хотя хорошо знаю, что реанимационные машины не предназначены для перевозки умерших, и хотел также, чтобы врач зафиксировал смерть доцента по пути в больницу. Но руководствовался я при этом исключительно заботой о Войцеховских. Мне просто-напросто чисто по-человечески хотелось оградить профессора от массы неприятных хлопот и формальностей: вызов в милицию, допросы присутствовавших, ну и прежде всего, конечно, от неизбежных слухов, которые могли нанести ущерб престижу нашего известного ученого.

– А может быть, проще: хотелось скрыть преступление? – жестко бросил полковник.

– Абсурд.