Выразительные черты Петра, сияя гордою радостью, казались еще прекраснее, и сияние это отражалось на лицах всех окружающих: и генералов, и солдат, и народа. Митрополит с духовенством и царская свита обступили теперь государя, чтобы принести свои верноподданические поздравления.

В это самое время в вышине, на безоблачном, лазурном фоне неба, выделился парящий орел; а со стоявших на берегу судов началась усиленная пушечная пальба, на которую из Ниеншанца отдаленным эхом не замедлили отвечать крепостные орудия.

Минута была так торжественна, всякий из зрителей и действующих лиц был одушевлен таким неподдельным восторгом, что недоставало только сигнала для общего ликованья. И Иван Петрович подал этот сигнал; по своей неудержимой, легко воспламеняющейся натуре он первым крикнул: «Ура!» — и крик его был единодушно подхвачен всею многотысячною толпою от мала до велика.

— Ура! — старался Иван Петрович переорать неумолкавший кругом гул народный и в избытке патриотизма бросил на воздух свою шляпу.

Петр глянул в его сторону и на мгновение остановил на нем свой огненный взор. Молодой человек еще восторженнее загорланил.

Тут резким диссонансом в ликующем хоре за спиной Спафариева раздалась звонкая пощечина, а за пощечиной сдержанный вопль. Он сердито оглянулся. Как два боевых петуха, готовые сцепиться, стояли друг против друга Лукашка и какой-то мозглявый, но довольно приличный на вид ремесленник из финнов.

— Пикни у меня еще, окаянный пес, так я тебе всю скулу разворочу! — фыркнул калмык на своего противника, левая щека которого от тяжелой руки его заметно вздулась и как жар пылала.

— За что ты это его? — укоризненно спросил Иван Петрович камердинера.

— Да как его, помилуй, не бить, — был ответ, — негодивец, брешет, будто орел вон приручен был еще королевскими солдатами и опосля пущен ими на волю.

— А, может, оно и точно правда?

— Хоть бы и была правда, так не все выговаривать пригоже. Прилетел же орел сюда нынче во всяком разве не по заказу, а яко бы от себя, по высшему произволению. Однако ж берегись, сударь, как бы нас с тобой не оттерли!

В самом деле, государь, предшествуемый духовенством, двинулся со свитой в глубину острова к протоку, отделяющему Заячий остров от Березового, и народ такою бурною волной хлынул вслед, что прорвал бы цепь рослых царских гвардейцев если бы те не пустили в ход прикладов.

Локти Лукашки действовали между тем настолько успешно, что ему с господином его удалось протесниться до смой охраны. Так им достались в публике «первые места», с которых им с полным уже удобством можно было видеть закладку царем второго крепостного рва, а затем и крепостных ворот между двумя раскатами.

Срубив топором две стройные, высокие березки, Петр сплел их кудрявыми вершинками и утвердил в пробитых в земле, по указанию инженер-генерала Ламберта дырьях.

— А что, Лукаш, — заметил Иван Петрович вполголоса калмыку, — видали мы с тобой в Европе всякие триумфальные арки, а по натуральной красоте все они, поди, не чета этим простым зеленым воротцам, сооруженным самим государем. Только бы еще орла всероссийского на вышку…

Глядь — паривший до сих пор в небесах орел стал спускаться ниже-ниже, пока не опустился на самые ворота. И государь, и его приближенные, и войска, и народ — все были поражены и загляделись на царя птиц.

— Знамение! — передавалось кругом из уст в уста.

— Кто из вас, ребята, снимет мне его? — спросил Петр, озираясь на стоявших под ружьем гвардейцев.

— Я сниму! — неожиданно вызвался вдруг позади цепи Иван Петрович и, насильно протолкнувшись вперед, выхватил мушкет у ближайшего солдата.