Забавно! — подумала она. У меня дрожит живот! Это в моем-то возрасте. Но это действительно так. Дрожит живот… Это выражение вошло в семейный обиход со времен далекого детства. Однажды оба ее брата — старший, что сейчас спит в соседней комнате, и младший, насмерть забитый черными погромщиками, подзадоривали ее раздеться и вместе с ними прыгнуть в водоем, и когда Давуд уже отчаялся уговорить ее, он запрокинул свою божественно красивую, точеную голову и заорал: «У нее дрожит живот!» — и, изнемогая от смеха, повалился на землю. С тех пор они частенько пользовались этим выражением, «дрожит живот».

— Ответ может быть один — относиться ко всем мужчинам как к братьям.

У него тоже дрожит живот, подумала она и успокоилась.

— Но ведь это невозможно…

— И однако к этому надо стремиться.

Она подождала, пока он возьмет банкетку, стоявшую у туалетного столика, и сядет возле окна, — и только после этого налила ему чай. Теперь они сидели друг против друга, пили чай и наблюдали, как меняются краски на небосклоне. Она чувствовала, что постепенно успокаивается, и на сердце у нее теплеет, как вечером в саду. На сей раз она охотно, хотя и с некоторой долей грусти, погружалась в состояние экстаза.

Ни он, ни она не могли бы сказать, как это случилось, с чего началось. Они пили чай, наблюдали за тем, как, играя красками, занимается на востоке заря, а потом очутились в постели. Что произошло непосредственно перед этим и сколько времени продолжалось — ни мужчина, ни женщина не знали.

Внезапно он коснулся ногой ее изуродованной ступни. Она быстро отстранилась, и он сразу почувствовал ее отчуждение. Она отодвинулась еще дальше и окончательно замкнулась в себе. Он не мог понять почему. Что-то за этим кроется, раз больная нога причиняет ей не только физическое страдание и она инстинктивно старается скрыть от людей свою хромоту.

Он хотел заглянуть ей в глаза, но она отвернулась, не желая встречаться с ним взглядом и дать ему возможность близко увидеть ее лицо.

Затем коснулся ее груди, на удивление твердой и округлой. У женщин ее возраста такой обычно не бывает. Он ласкал Ди, гладил ее спину, упругую шею, пока она не успокоилась и ее отчужденность не прошла. Она снова прижалась к нему всем телом и стала отвечать на его ласки.

Вот мы и преодолели первый барьер, думала она, в следующий раз страсть, вероятно, дойдет до неистовства. И еще она думала: боже, как бы я хотела иметь от него детей! Глаза ее наполнились непрошеными слезами; они катились по щекам, попадали в ухо, капали на подушку. Она старалась сдержать эти беспричинные слезы, но они все лились и лились. Она чувствовала себя виноватой, боялась, что останется в его памяти плаксивой, а потому и глупой женщиной.

— Вспомнила первую любовь? — спросил он осторожно.

— Нет, — коротко ответила она.

— Тогда, значит, вторую?

Она повернулась к нему. Было достаточно светло, и он увидел, что она больше не плачет.

— У меня была только одна любовь, — сказала она уже знакомым ему жестким тоном. — Это довольно мерзкая история.

Вот оно что, подумал он, и после долгой паузы сказал, будто обращаясь к себе самому:

— В Европе у меня осталась женщина.

— Белая и красивая… — досказала она за него. Он платит мне тем же, мелькнула у нее мысль.

— Да, и то и другое верно, — согласился он.

— И, конечно, добрая и образованная.

— Нет. Жадная, эгоистичная, не очень умная и к тому же безнравственная.