— Давайте проголосуем, — предложил я, — Я лично полагаю, что Корень-Зрищин будет нам полезен. Кроме того, прощение — добродетель. Так что князя нужно простить и принять в нашу компанию. Кстати, он всё еще князь, так что будет тут самым высокородным. Кто поддерживает?

Я поднял руку, Шаманов и принцесса сделали эти немедленно следом за мной. Ну, в них я не сомневался.

Громовищин и Корень-Зрищин тоже подняли руки, хотя в их праве голосовать на этом импровизированном собрании я уверен не был. Но озвучивать свою неуверенность я, естественно, не стал. Голосовали-то они за мою позицию.

Потом руку в перчатке подняла Чумновская, потом эфиоп.

— Вы с Пушкиным в меньшинстве, Головина, — доложил я баронессе.

Головиной пришлось это сожрать, крыть ей было нечем.

Она обреченно кивнула и процедила:

— Как скажете, Нагибин. Только смотрите, чтобы это не стало большой ошибкой. А сейчас мне нужен портрет Императора. Всё остальное я нашла, но портрета у меня нет. Есть у кого?

Вопрос был по меньшей мере странным.

— Зачем вам портрет Императора, Головина? — уточнил я, — Собираетесь потеребить на него свой вареник?

— Что? — не поняла девушка.

Все переглянулись, но портрета ни у кого не нашлось.

— Павел Павлович пока что не коронован, баронесса, — заметила принцесса, — Так что его официальных портретов еще нет даже в Лицее…

— А обязательно русского Императора? — спросил эфиоп, — У меня в комнате есть икона эфиопского Императора Хайле Селассие, он у нас признан святым…

— Не подойдёт, — осадила негра Головина, — Мне нужен портрет любого Императора, но русского, из Багатур-Булановых. Можно не нынешнего, а прошлого. Вообще любого.

— Акалу? — я повернулся к Шаманову, — У тебя вроде завалялся Император, под матрасом.

— А он подойдёт? — Шаманову явно не хотелось выставлять на всеобщее обозрение свои либеральные взгляды.

— А хрен знает, — пожал я плечами, — В любом случае тащи. Разве не видишь? Баронесса Головина ждёт! А она ждать не привыкла.

Шаманов нехотя отправился в нашу комнату и через полминуты вернулся оттуда с портретом черноусого изгнанника Михаила Багатур-Буланова. Портрет он продемонстрировал Головиной.

— Сгодится? — уточнил я, — В принципе Михаил — мужик красивый, вон какие усы. Уверен, вам такие нравятся, баронесса…

Но Головина меня не слушала, она с ужасом смотрела на портрет:

— Изменник!

— Да почему вы так не любите изменников, Головина? — я уже начал выходить из себя, — Изменник Корень-Зрищин вам не нравится, изменник Михаил тоже. У вас какие-то проблемы с изменниками? Вас что ли в детстве изменник изнасиловал…

— Ладно, пойдёт, — решилась Головина, став мрачнее тучи, и взяла Михаила, — За мной.

Головина, стуча каблучками, двинулась по коридору, мы все пошли следом за баронессой.

Портрет Головина несла, развернув Михаилом к себе, чтобы никто случайно не увидел. Впрочем, опасения баронессы были беспочвенны. Изможденные наведенной мною суетой и обысками Огневича студенты спали. Кроме нас в коридоре не было никого, так что увидеть крамольный портрет изменника было некому.

К моему огромному удивлению привела нас Головина к кладовке с табличкой «Школьный театр» на двери, к той самой кладовке, где я затарил себе маску Гришки Отрепьева.