Его глаза расширились.

— Глисты? Пищеварительное расстройство? — Она сделала шаг вперед. — Еда из циркулятора не подходит?

— Я тебя ненавижу, — прошипел он.

— Ты меня даже не знаешь.

— Я знаю тебя, — сплюнул индус. — Я знаю вашу породу. Я знаю...

— Ты ничего не знаешь. В принципе. А если бы знал — если бы у тебя был такой стояк на мою породу, как ты выразился, — то из кожи бы вон вылез, чтобы помочь мне.

Он воззрился на нее, и по его лицу пробежала тень неуверенности.

Лени понизила голос:

— Предположим, ты прав. Предположим, я действительно явилась прямо из глубины. Прямо от Осевого вулкана, если знаешь, где это.

Она замолчала.

— Продолжай, — ответил индус.

— Скажем — чисто гипотетически, — что землетрясение не было случайным. Кто-то заложил ядерную бомбу, и все эти ударные волны гирляндной цепью покатились к берегу.

— А почему кто-то решил так сделать?

— Уж они-то знают. А мы должны выяснить.

Амитав затих.

— Следишь за ходом мысли? Бомба взрывается на глубине. Большой глубине. Я приплываю оттуда же. И кем я оказываюсь в таком случае, Амитав? Плохишом? Это я потянула за рубильник? Но тогда я, наверное, продумала бы побег? Но нет, вместо этого я триста километров ползла по этой грязи, не имея ни хрена, даже сэндвича за пазухой. И для чего? Для того чтобы окунуться в ваш гадючник и сидеть здесь, жрать дерьмо из циркулятора и слушать твое унылое нытье? Это вообще у тебя в голове укладывается? Или, — тут ее голос понизился, и Лени взяла себя в руки, — я просто попала в переплет, как и все остальные, только сумела выбраться из него живой? И как думаешь, не может ли такой факт в биографии заронить некоторую враждебность даже в белой североамериканке, богатой сучке вроде меня?

«И кто-то, — пообещала она мысленно, — за все заплатит».

Амитав ничего не сказал. Только наблюдал за ней запавшими глазами, а выражение его лица вновь стало пустым и непроницаемым.

Кларк вздохнула:

— Ты действительно хочешь помериться со мной кру­тостью, Амитав? И с теми, кто на самом деле дернул рубильник? Когда доходит до уборки, им обычно не до тонкостей. Сейчас они думают, что я мертва. Хочешь оказаться поблизости, когда они поймут, что это не так?

— А что в тебе такого? — спросил наконец Амитав. — Почему по сравнению с тобой наши жизни настолько неважны?

Лени много об этом думала. И в результате вспомнила яркий, почти сверкающий момент озарения, который пе­режила в детстве. Ее невероятно поразило то, что на Луне существовала жизнь: микроскопическая жизнь, какая-то бактерия, подсевшая на попутку к первым автоматиче­ским зондам. Она пережила годы голодовки в вакууме, невероятный холод, несусветную жару и непрекращаю­щийся град жесткой радиации.

Тогда она поняла: жизнь может вынести что угодно. Тогда это дало ей надежду

— Думаю, внутри меня что-то есть, — сказала она теперь. — Думаю...

Что-то коснулось ее ноги.

Рука ударила почти рефлекторно. Кулак Лени сомкнулся вокруг запястья подростка.

Тот пытался стянуть газовую дубинку, висящую у нее на бедре.

— А, — протянула Кларк. — Вот так, значит.

Мальчик уставился на нее, окаменев.

Она повернулась к Амитаву: парень хныкал и изви­вался в ее хватке.

— Дружок твой?

— Я, э...

— Небольшой отвлекающий маневр, да? Духу не хватает на меня наехать, от взрослых приятелей помощи не дождешься, значит, решил использовать молокососа? — Она дернула мальчика за руку: тот вскрикнул.

Спящие заворочались во сне, никто даже не пробудился, настолько все привыкли к постоянному шуму.