Наконец не осталось сил даже на панику.

«Я не могу здесь сидеть».

Челюсть не двигалась, сустав опух.

«В темноте у меня есть преимущество. Пока не наступит день, из хижины он не выйдет».

Рядом лежало что-то гладкое, искусственное, почти скрытое осевшим илом. Дубинка. Наверное, уронила ее, когда запечатывала капюшон. Лени засунула инструмент обратно в ножны.

«Правда, в последний раз особого толку от нее не было...»

Кларк оттолкнулась от дна.

Вспомнила, что на стене хижины висела старая топографическая карта с другими домиками, разбросанными вдоль маршрута патруля лесопожарной службы. Скорее всего, большую часть времени они пустовали. Один распо­лагался на севере, рядом с — как там его — Найджел-Кри­ком. Лени могла сбежать, оставить монстра далеко позади.

«...и Трейси...

Боже мой. Трейси».

Она вырвалась на поверхность.

Рюкзак лежал на берегу там, где Кларк его бросила. Хижина припала к земле на дальнем конце лесосеки, дверь ее была плотно закрыта. Внутри горел свет; шторы задвинули, но по бокам просачивалось яркое сияние, видное даже без линз.

Лени поползла прочь от озера. От возвращения к привычной гравитации каждый орган в теле заболел по-разному. Но ей было все равно, она не сводила глаз с окна. До дома было слишком далеко, и она не могла увидеть, как отошел край шторы, совсем немного, толь­ко чтобы украдкой посмотреть наружу. И все увидела.

Трейси.

Кларк не спасла ее. Еле сумела уйти сама, а Трейси... Трейси по-прежнему принадлежала Гордону.

«Помоги ей».

Прежде это казалось так просто. Если б только она не потеряла дубинку...

«Так теперь она у тебя есть. Вот, висит в ножнах. Помоги ей, ради всего святого...»

Перехватило дыхание.

«Ты же знаешь, что он делает с ней. Знаешь. Помоги ей...»

Лени поджала колени к груди, обняла их, но плечи по-прежнему трясло. На серебряной полянке всхлипы звучали слишком громко.

Но в закрытой, безмолвной хижине ее, похоже, не услышали.

«Помоги ей, предательница. Хватит бояться. Бесполезный кусок дерьма. Помоги ей...»

Лени сидела так очень долго, потом взяла рюкзак, поднялась на ноги и ушла.

Около месяца Кен Лабин ждал смерти. Никогда его жизнь не казалась такой полной, как сейчас.

На острове постоянно дул ветер и вырезал в скалах затейливые фрески с кучей шпилей и каменные ячейки, похожие на соты. Чайки и бакланы ютились в нишах сводчатого песчаника. Яиц не было — очевидно, осенью птицы не неслись, — но мяса, по крайней мере, хватало. Со свежей водой тоже проблем не возникло: Лабину достаточно было нырнуть в океан и включить опресни­тель в груди. Гидрокостюм все еще действовал, хотя его и потрепало. Поры пропускали дистиллированную воду, промывая хозяина и удаляя вторичные соли. Купаясь, Кен дополнял рацион ракообразными и водорослями. Он не был биологом, но улучшения для выживания имел самые передовые; если какой-нибудь токсин не чувствовался на вкус, то наниматели, скорее всего, уже сделали Лабина невосприимчивым к этой отраве.

Он спал под открытым небом, и то настолько полнилось звездами, что их сияние затмевало туманный свет, со­чащийся из-за горизонта на востоке. Мерцала даже местная фауна. Поначалу Кен этого не понял; линзы лишали темноты, превращали тьму в бесцветный день. Однажды ночью он устал от этой неумолимой ясности, снял наклад­ки с роговиц и увидел, как от колонии тюленей, расположившихся ниже по берегу, исходит голубое мерцание.

Их тела усеивали опухоли и нарывы. Лабин не знал, то ли это было уже естественным состоянием животных, то ли следствием жизни в такой близости к отходам двад­цать первого века.