Вдвоем отправились они к загону, где стоял Светамбар. Славный конь. Заметив девушку, потянулся к ней мордой, приветственно заржал. Она рассеянно погладила его.

— Я давно не видел Светамбара, — задумчиво произнес Траванкор. — Как он вырос!

— Мы все выросли, — молвила Рукмини. — Все… повзрослели.

Она тихо вздохнула. Траванкор удивленно глянул на нее. Неужели она чувствует то же, что и он? Говорят, старики гнутся под тяжестью лет. Но кто и когда рассказывал о тяжести, которая так внезапно, с таким дьявольским коварством обрушивается на молодых?

Пора.

Стараясь выглядеть небрежным, как бы между делом Траванкор извлек из-за пазухи покрывало. То самое, что обронила девушка на празднике. Арилье не посмел взять себе этот трофей, оставил его сопернику и другу. Тому, кто подобрал покрывало с земли, когда оно упало. Совсем смялось. И пахнет теперь не волосами Рукмини, а кожей Траванкора.

— Кстати, вот твое покрывало, — заметил юноша. — Ты обронила на празднике.

Рукмини не ответила. Смотрела на своего Светамбара, ласкала его, и он раз за разом проделывал свою любимую шутку, подталкивая мордой ее ладонь.

Наконец Рукмини проговорила, не глядя на Траванкора:

— Если хочешь, оставь себе.

Он отозвался не сразу — и таким тоном, что она сразу поняла всю серьезность происходящего:

— Не могу.

— Что? — Рукмини отвернулась от коня, уставилась на Траванкора.

— Не могу, Рукмини. Я не могу оставить эту вещь у себя.

— Почему?

Теперь она глядела прямо ему в глаза, и он видел, как подрагивают, расширяясь от боли, ее зрачки.

— Потому что тебя любит мой друг. Арилье сходит по тебе с ума, Рукмини. Я думал прежде, что он любит твою сестру, Гаури, но — бедняжка Гаури! Он любит тебя. Только тебя одну.

Все. Все слова сказаны. Теперь, кажется, ничего больше не остается.

Но… почему она так спокойна? Почему лицо ее озаряется глубоким внутренним светом? Разве он сказал ей что-то хорошее? Разве ей не тяжело — так же, как ему?

Ровным тоном Рукмини произнесла в ответ:

— Я знаю.

И вот тогда Траванкор растерялся. Он, умевший многозначительно молчать на любые выпады и подколы быстрого на язык Арилье; он, находивший все более точные и верные слова в разговорах с учителем Шлокой… Он растерялся перед девушкой и чувствовал себя ужасно глупо.

Что же открыто ей такого, что сокрыто от него? Неужели правду поговаривают, будто у женщин есть какая-то тайна?

Траванкор чувствовал себя обязанным объясниться. Ему вдруг показалось, что Рукмини ждет от него еще каких-то слов. По крайней мере, он обязан рассказать ей о своих сомнениях… О решении, которое он вынужден был принять. Нельзя, чтобы мужчина разрывался между другом и возлюбленной. Это сделает воина слабым в бою.

Траванкор сказал:

— Арилье мне как брат.

Теперь она не может не понять!

Но она упорно не желала понимать, и смутно Траванкор ощущал в этом нежелании большую мудрость, нежели та, что руководила им самим.

— Мне он тоже как брат, — спокойно молвила Рукмини, — да только я тебе — не сестра, Траванкор.

И снова Траванкор растерялся… Да так, что позволил вырваться тем словам, которые первыми пришли к нему на ум.

— Ты пахнешь луной, Рукмини.

Ее лицо озарилось счастьем, и она ответила — тоже первыми попавшимися словами:

— Да разве луна пахнет?

Он взял ее лицо в ладони, прижался щекой к ее щеке, тихо выдохнул.