Размышлял о том, что жизнь — штука сложная и непредсказуемая. Он в том возрасте, когда мужик может в одночасье умереть от инфаркта. Рак вообще косит, не разбирая возраста. Случись с ним что, не окажется ли и его дочь „на трассе“? Не окажется. Полтора миллиона долларов, лежащих в одном из лондонских банков, должны обеспечить Оле спокойную жизнь при любом раскладе. Да и сама она подавала надежды стать деловой сукой. В этом определении для Глеба заключался положительный смысл. Глеб любил таких, они были интересны ему. С ними было приятно во всех отношениях. Если, разумеется, ты не находился в зависимости от них.
Собой как отцом Глеб §ыл доволен. Дочь знала три языка, много ездила по миру, училась на втором курсе Финансовой академии, была хороша собой, что оценивал не только он — отец, но и взрослые мужики, с которыми Ольга уже пару лет тусовалась и на телевидении, и в элитных московских клубах. Глеб не покупал ей успех. Она всего добивалась сама. Правда, не без помощи его денег. Глеб верил в правильность утверждения, что самые надежные инвестиции — инвестиции в собственных детей.
— А где твой отец? — неожиданно для самого себя перебил он Катю.
— Помер.
— Давно?
— Два года назад.
— А кем он был?
— То есть?
— Ну, кто по профессии?
— Он был офицер. Работал в КГБ. А когда КГБ распустили, ну, в начале девяностых, ушел на пенсию, стал пить. Потом инсульт. Наверное, пил слишком много. И умер. Я его не очень помню. Помню только, что часто мать бил. Это когда пил, еще до инсульта.
— А мать кто?
— Продавщица в магазине.
— А ты кем хочешь быть? На улице-то долго не проработаешь.
— Понимаю. Пару лет — не больше. А то сядешь на иглу — и п…!
Катя выругалась, что для Глеба стало неожиданностью. Даже рассказывая про „лбов“-насильников, про ментовской беспредел, она не материлась. А тут выругалась зло, резко. Именно выругалась, а не „вставила матерное слово для придания речи большей эмоциональности“, как выражались деловые суки.
— И кем же ты хочешь стать?
— Прокурором.
Он ожидал услышать что угодно, только не это. В его сознании образ прокурорши ассоциировался с „синим чулком“, с повзрослевшей комсомольской активисткой, с неудавшимся адвокатом.
Глеб прокуроров не любил. Тех, с кем можно было договориться за деньги, презирал. Тех, кто не брал, — не понимал, не видя резона жить в нищете ради принципов. Сам, конечно, осознавал парадоксальность подхода. Однако факт был именно таков — прокуроров он не любил. Имелся и личный мотив: затащить в передачу прокурора намного сложнее, чем представителя любой другой профессии.
— А почему именно прокурором?
— Их менты боятся. Их мой отец боялся. Они знают законы. А еще их защищает мундир.
— Да, но зарабатывают-то они мало. Или ты будешь взятки брать?
— Не буду. Прокурор брать взятки не должен. Он как-никак закон представляет. А что до зарплаты, так мне много не надо. Мне главное, чтобы меня не трогали. Да и посчитаться кое с кем хочется.
— Мстить будешь?
— Не мстить. За меня Бог наказывает. А вот сделать так, чтоб некоторые подонки другим девчонкам жизнь не отравляли, — сделаю.
— И что тебе для этого надо?
— Как что? Прокурором стать.
— Нет, я имею в виду, что надо, чтобы прокурором стать? Как ты этого добиваться-то собираешься?
— А-а, вы об этом. Просто. Накоплю денег, поступлю в коммерческий, и все. А в прокуратуру меня возьмут. Хоть раз папашино прошлое поможет. |