Казаки совещались недолго – все, о чем просили горожане, было ими выделено. Отдали также сотню лошадей и около двух десятков телег, отдали по сотне коров и телят, отару овец и три дюжины клетей с утками и курами.

              Рано утром дня четвертого решено было снимать лагерь и двигаться к Дону, к родным куреням, но не суждено было казакам так скоро попасть на милые сердцу земли.

              Едва скрылись  за увалами передовые разъезды, и улеглась поднятая копытами коней сухая степная пыль, показалась со стороны города группа всадников с флагами и бунчуками на пиках, числом около сотни. Флаги были неразличимы с большого расстояния, однако по форме и характерным треугольным вырезам по нижнему краю определялись, как  православные хоругви. В середине отряда, окруженный всадниками, пылил возок, на каких разъезжали обычно послы московских князей.

           Гнат Заруба, внимательно вглядываясь вдаль, сказал, обращаясь к стоящим рядом Ивашке и Тунгатару:

          - Ох, чует мое сердце, что не суждено нам к родимым порогам идти. Будут нас сейчас еще на какого-либо ворога насылать послы московские.

          - Устали же люди – с травня-месяца  в походах, да в битвах. Почитай, два месяца уже с коня не сходим, - сказал Ивашко.

         - Зачим тада казак звалася, если на война итить не хочишь? – Тунгатар был, как всегда, жесткий в суждениях.

          Ивашко – самый молодой из атаманов, обиженно отвернулся.

          Заруба отправил навстречу послам сотню казаков и приказал поставить стол и табуреты для встречи гостей.

          Вскоре отряд приблизился к лагерю и растекся по балке, оставив на увале дозор. Возок, запряженный четверкой лошадей, медленно докатился до места встречи и встал, мягко качнувшись на рессорах. Открылась дверь, украшенная княжеским гербом, и из возка шагнул, расправив плечи, молодой, с открытым и чистым русским лицом витязь в княжеских одеждах. Вслед за ним появился седой, как лунь, муж, одетый просто, по-походному.  Несмотря на палящий с утра зной, на плечи его была накинута меховая безрукавка, под которой виднелась толстая сорочка, связанная из меха козы.

         Молодой в пояс поклонился казакам, а старший лишь низко склонил голову в знак приветствия.

         Гнат и стоявшие рядом с ним старшины ответили на приветствие низким поклоном.  Широким жестом Гнат показал на ханские табуреты, обитые бархатом, приглашая гостей присесть к столу.

         - Извиняйте, гости московские, угощения не предлагаю, поскольку, как видите, войско уже готово отбыть к родным куреням, и все припасы уложены в повозки, - сказал Заруба.

         - Не стоит беспокоиться о нас, - ответил молодой. – Мы на заре перед отбытием из Астрахани позавтракали, чем Бог послал.

         Он встал с табурета и, заметно волнуясь и подбирая слова, заговорил:

         - Я – князь Петр Серебряный.