– Да я и не на даму вовсе смотрю. Хотя не скрою, зрелище сие глаз радует. Как, говорите, княгиню эту зовут – Задунайская? Не Анна ли Евлампиевна?

– Как вам сказать, – растерялся даже Мальцев, – я, признаться, близко с ней незнаком, не имел чести быть представленным.

– Она это, – поддержал разговор очнувшийся от дум Алымов, – московская княгиня Анна Евлампиевна Задунайская.

– А ведь я ей вроде бы сродни, – неуверенно начал Борис, – ну да, мать рассказывала, какие-то они были дальние родственницы…

Он пригляделся: за столом княгини подали десерт. Следовало поторопиться, если Борис хотел быть представленным княгине и завязать знакомство с полковником Азаровым. Алымов перехватил его взгляд и поднялся:

– Идем, я тебя представлю княгине.

– А ты с ней откуда знаком?

– Знакомство у нас с ней еще до моего рождения началось, – усмехнулся Алымов, – ты забыл, что я до пятнадцати лет в Москве жил?

Борис припомнил, как брат Юрий когда-то рассказывал ему, что мать Алымова была из очень знатной семьи, но вышла замуж по любви за бедного офицера. Однако брак был счастливым, только после неожиданной смерти жены отец Алымова перессорился со всеми богатыми родственниками и увез сына в Петербург.

Они встали одновременно и двинулись через зал – оба высокие, подтянутые, в ладно пригнанной офицерской форме. Алымов более худой, темный волосом, но бледный. Глаза его чуть щурились, угол рта дергался презрительно.

«Экий Печорин нашелся!» – сказал бы про него Аркадий Петрович Горецкий.

Но Борис знал Алымова с детства и теперь видел, что, кроме болей в ноге, вернувшихся так некстати, Алымова точит еще внутренняя забота, которая сильнее, чем боль в раненом колене. Но сейчас было неподходящее время для расспросов.

Итак, они остановились перед столиком, где сидела княгиня Задунайская, – штабс-капитан Петр Алымов с интересной бледностью и поручик Борис Ордынцев – чуть шире в плечах, здоровее на вид, с приятной улыбкой и серо-стальным блеском в глазах.

– Ай да молодцы! – засмеялась княгиня. – Петя, друг мой, ты кого это нам привел?

– Позвольте представить вам, княгиня, старого моего петербургского друга Ордынцева Бориса Андреевича. Мы с ним два года не виделись, а здесь судьба вот снова свела.

Старуха взглянула на Бориса с веселым любопытством:

– Знавала я в Петербурге одного Ордынцева. За него моя родственница замуж вышла. Как, говоришь, батюшка, отчество-то твое?

– Андреич, – улыбнулся Борис.

Несмотря на то что княгине, даже по мужским подсчетам, было явно за семьдесят и возраста своего она нисколько не скрывала, то есть не румянилась и не пудрила морщинистую шею, смотреть на нее было приятно. Очевидно, это проистекало от того, что главное выражение, которое постоянно присутствовало на лице ее, было выражение живейшего и добрейшего интереса ко всему, что она видит перед собой сейчас и готовность принять с таким же интересом все, что случится с ней в будущем. Такое выражение очень молодило старую княгиню.

– Андреич, – протянула она и наморщила лоб, вспоминая, – а тот как раз и был Андрей Никитич Ордынцев!

– Это мой отец. – Борис удивился такой хорошей памяти.

– Родной ты мой! – умилилась старуха. – Да я же тебя вот таким помню. А Шурочка жива ли?

– Мама умерла зимой восемнадцатого. Врач сказал – сердце, – глухо произнес Борис.

– Вот оно что! – посерьезнела княгиня. – Ну, земля ей пухом. Но помню я, что у нее, кроме тебя, еще дети были?

– Варя, сестра, но я не знаю, где она сейчас.