Так и случилось. После похорон Мессинг впал в депрессию, которая длилась девять месяцев. Он думал, что судьба Аиды Михайловны – судьба добрых и ранимых людей. Она переживала за него всегда: и в минуты успеха, и в дни, когда он был расстроен и хмур, когда признавался ей, что, по существу, разменял свой талант на эстраде, что мог бы принести немало пользы науке, если бы она серьезно изучала его способности… И он сам виноват в том, что упустил моменты для этого…

– Какие? – удивлялась Аида Михайловна. – Ты отказался от работы с учеными?

– Если разобраться, то это выходит таким образом, – вздохнул Вольф Григорьевич. – В 1948 году Сталин разрешил польским евреям вернуться на родину. А я не подал заявления…

– Почему?

– В Польше был установлен такой же строй, как и в СССР, но за границу выбраться было легче. Меня еще помнили во всем мире. Ведь мною интересовались ученые мирового значения: доктор Абель, сам Зигмунд Фрейд. Я объездил с успехом почти весь мир… Я мог уехать, но совесть мешала. Я считал, что обязан новой родине спасением от гибели, что могу принести ей пользу. Покончат с послевоенной разрухой, и дойдут руки до моих опытов. Но шел год за годом, а меня использовали только как артиста, делающего большие сборы. И я не стремился много выступать в Москве. Наивно думал, что нужен вдалеке от нее, где менее развита культура.

– Почему же ты скрыл от меня, что была возможность уехать? У меня, кроме больной сестры никого здесь нет. Родители сгинули где-то в лагерях, ты помнишь. Их недавно реабилитировали, но мне от этого не легче. Я всегда знала, что они честные люди, и ненавидела «горца, не понимающего Пастернака». Когда вождь умер, то многие плакали оттого, что этот убийца не сдох раньше. Почему же ты молчал, Вольф?

– Я думал, размышлял… Как поступить… – впервые солгал жене Вольф. Он скрывал от нее свои отношения со Сталиным, с КГБ. Мессинг боялся, что если подаст заявление на отъезд даже в Польшу, то Сталин убьет его. Ведь Мессинга не раз вызывали сотрудники КГБ, не на Лубянку, а в обычный номер гостиницы «Москва», интересовались мыслями и намерениями волнующих их персон, но ясновидящий всегда говорил правду, а не то, что хотели услышать от него чекисты. Одни из них бледнели, другие багровели при этом, кое-кто наверняка был готов прикончить его, но, видимо, имелось указание не наносить ему физических травм…

После смерти Аиды Михайловны Мессинг осиротел в третий раз. В первый – после смерти матери, во второй – после гибели отца. Но тогда он был еще молодым и сильным, надеялся на встречу с чудесной женщиной, нашел ее, вернее, она нашла его. Поверила в его возможности и доброту, охраняла, как могла, от напастей, помогала в быту, в работе, ему было для кого жить, а теперь он осиротел бесповоротно. Отныне оставались только воспоминания. Когда сестра Аиды Михайловны Ираида через полгода после смерти жены напомнила ему о работе, о том, не пора ли вернуться на сцену, то Мессинг, чуть не заплакав, проговорил:

– Я не могу! Не могу! Я ничего не чувствую!

Он не хотел выходить на сцену без Аиды. Он перечитывал аннотацию, которую она произносила перед выступлениями, и ему казалось, что он слышит ее голос, видит ее живую, строго одетую и элегантную: она готовит зрителя к его работе, читая заунывный и навязанный ему начальством текст так, что он оживает, кажется нужным и правдивым: «Психологические опыты Мессинга, которые вы сейчас увидите, свидетельствуют о наличии у Мессинга чрезвычайно интересной способности: Мессинг в точности, безошибочно выполняет самые сложные мысленные приказания, которые любой из присутствующих может ему предложить.