Щенок, навсегда отвыкший скулить, лежит молча и неподвижно.

Идёт дождь…

Ноги между тем уже почти бегом несли венна вдоль того самого гребня, который он недавно собирался перевалить не оглядываясь.

Впереди торчал высокий полуразрушенный голец, называвшийся, кажется, Гнилым Зубом. Волкодав знал Большой, Средний и Южный Зубы… а теперь ещё и этот – Гнилой. Вот что получается, когда не удаётся должным образом обставить расставание с миром, который пытаешься покинуть. Оттуда непременно протянется рука. И схватит за шиворот.

Ступни венна давно уже стали нечувствительными к битому камню. Порождая на осыпях маленькие оползни, он обогнул голец – и увидел обжитое урочище, о котором рассказывала Айсуран.

Серебряные пряди ручьёв густо тянулись по скалам, слева и справа обтекая человеческое жильё. Легко брать из них чистую талую воду и нести прямо домой, не спускаясь по крутым тропам в ущелье. Работящие предки выстроили деревню так, как испокон века строят в горах. Домики тесно лепились один к другому, карабкаясь вверх по древнему, плотно слежавшемуся крутому склону. Место было завидное. Не подберётся ни паводок, ни коварная лавина после обильного снегопада. Зато солнце, не скупясь, пригревает дворы, даже глухой зимой не покидая деревню, не прячась за нависающие вершины. А какая красота, должно быть, открывается с каждого порога солнечным утром вроде теперешнего! Куда ни глянь – величественные пики, то сверкающие серебром, то одетые в клубящиеся, сотканные из снега плащи…

Так оно наверняка и было – до вчерашнего дня. Теперь на месте половины домов виднелись развалины. Дерево в горах – материал дорогой, здесь в основном строят из камня, но даже в каменном доме находится удивительно много всего, способного гореть. Других жилищ огонь вроде бы не коснулся, однако от этого они выглядели не лучше. Двери, сорванные с петель, домашний скарб, раскиданный по дворам…

И тела. Неподвижные тела стариков и малолетних ребятишек, которых сборщики ледяных гроздьев, по обыкновению, безбоязненно оставили дома.

Их было необыкновенно отчётливо видно с дороги. Прозрачный горный воздух делает далёкое близким: на самом деле ещё идти и идти, а кажется – только протянуть руку.

Горцы, вышедшие из-за поворота, словно споткнулись, замерли и потрясённо умолкли, не в силах поверить увиденному.

В полуверсте над ними, у основания Гнилого Зуба, стоял Волкодав. И тоже смотрел на деревню.

– К роднику, к роднику, беги к роднику…

Поначалу Кинап решил, что его мать лишилась рассудка, но душа виноградаря была уже невосприимчива к этой новой боли. Он только что вытащил из-под рухнувшей кровли тело отца. Седая голова старика была сплющена в лепёшку, лицо стало неузнаваемым. Сын увидел лишь знакомую одежду и руку, плохо сросшуюся в запястье. То, что у матери с мясом вырвали из ушей серьги, выглядело наименьшим из несчастий.

Люди растерянно метались туда и сюда, плакали, пытались найти кто родителей, кто внука. Женщина голыми руками разбрасывала головни, под которыми виднелись тонкие косточки. Она выла, как собака на кладбище. Её муж, с белым застывшим лицом, силился приподнять заваленное землёй и камнями бревно. Волкодав с Иригойеном катили тележку, самую большую, какую смогли найти. Укладывали на одрину одно тело за другим и свозили на деревенскую площадь.

– Матерь Луна, – тихо повторял Иригойен. – Матерь Луна…

Ещё старик. Половину лица и левую руку до костей обглодал огонь. Девочка, так и не достигшая возраста, в котором юные соплеменницы Волкодава начинали дарить бусы парням. Какой-то урлак схватил её за волосы и безжалостно швырнул наземь. Беременная красавица, найденная за ворохом переломанных корзин.