|
Хоть и хмурый, как туча, а ровно шел, не сгибаясь. Весь прахом покрытый, босой, в плаще с чужого плеча. И было на том плаще прорех больше, чем ткани. На лбу ссадина, лицо чернее черного, руки в кровь сбиты. Сразу видно — ворожба ворожбой, а все одно дело кулаками закончилось. В полную силу врага бил и побил-таки. Иначе б назад не вернулся.
Подошел и рядом на камни опустился. Без слов, даже папиросу не спросил, хотя, бывало, раньше не брезговал после большого дела. Долго сидели молча, и дольше бы сидели, только совсем уж у Игоря терпение закончилось. Вот и спросил:
— Ты как? Живой, погляжу… — Живой. А так — нелегко, конечно, сам понимаешь, — усмехнулся Волков, и нараспев проговорил: — Последний бой — он трудный самый. — Думаешь, последний? — зачем-то уточнил Игорь. — Вряд ли. — Волков пожал плечами. — Но с этим — точно. Окончательно, бесповоротно и насовсем. — Ну, тогда хорошо. — Игорь затушил папиросу о мостовую. — А что дальше будем делать? — А что тут сделаешь? — вздохнул Волков, кивнув в сторону Прорыва. — Мы таким делам не обучены. Пусть их преподобия капелланы стараются. — Да это-то понятно… Я в смысле — вообще. Потом, когда все закончится? — Будем жить. И разгребать последствия. Будем спасать мир — может, этот, а может, и какой-нибудь другой… А ты как думал? — Волков прикрыл глаза и чуть повернул голову, подставляя лицо последним лучам заходящего солнца. — Такая уж у нас работа. |
