Объяснить это просто: цирюльники составляли одну из корпораций, которым революция нанесла наибольший урон. При Людовике XV и даже при Людовике XVI парикмахеры, изобретавшие те фантастические прически, что на протяжении полувека громоздились на головах женщин, представляли собой влиятельную силу.

Среди парикмахеров была своя аристократия, она имела привилегии и, в отличие от г-на де Монморанси, не отреклась от них в ночь 4 августа.

В любое время их допускали к дамам, и, подобно дворянам, они носили шпагу.

Правда, чаще всего эта шпага была не страшнее сабли Арлекина и, так же как та, больше носилась для вида; почти всегда клинок был деревянный, иногда его не было вовсе, ибо эфес крепился прямо к ножнам.

Мы помним, что королева, собравшаяся бежать, доверила свои бриллианты парикмахеру Леонару. Мы видели, сколько хлопот он доставил г-ну де Шуазёлю уверенностью в важности собственной особы, и прибавим, что он, действительно, был персоной значительной. Все знают, что Леонар оставил «Мемуары», ни больше ни меньше, подобно герцогу де Сен-Симону и г-ну де Безанвалю.

Но с некоторых пор в знаменитой корпорации парикмахеров дела складывались все хуже и хуже. Общество двигалось к пугающей простоте, а Тальма́ нанес последний удар даже мужским прическам, сыграв роль Тита, давшего свое имя короткой стрижке. Поэтому парикмахеры были самыми жестокими врагами нового режима, то есть режима революционного.

Но это еще не все; вращаясь среди высшей аристократии, целыми часами держа в своих руках головки придворных красавиц, беседуя с причесывающимися у него щеголями, выполняя роль сводника своих благородных клиентов, превращаясь в наперсника страстей, чему почти неотразимо способствовало движение гребня, сделанное умелой рукой, — парикмахер и сам развращался.

Итак, в субботу вечером, в то самое время, когда муниципалитет издал постановление, направленное против петиционеров, наш сосед Леже пришел к метру Дюпле, чтобы попросить одолжить у него коловорот. Несмотря на разность убеждений, разделявших соседей, коловорот, конечно, был одолжен, причем, без всяких расспросов. Казалось, наш сосед Леже пережил истинное наслаждение, принимая из моих рук этот инструмент. Поблагодарив нас, он ушел.

У входной двери его поджидал инвалид. Леже отдал ему коловорот; приятели перекинулись несколькими словами и разошлись.

Они замыслили такой план: поскольку женщины начали принимать активное участие в революции, то много хорошеньких патриоток вместе со своими братьями, мужьями и любовниками должны были прийти на алтарь отечества подписывать петицию. Благодаря инструменту, позаимствованному у метра Дюпле, наш развратный цирюльник намеревался просверлить дырки в полу алтаря отечества и через них, из своего укрытия (там он находился бы, словно на первом поворотном круге под театральной сценой) смог бы разглядывать если и не личики прекрасных патриоток, то кое-что другое. Не желая в одиночку вкушать сие удовольствие, гражданин Леже предложил некоему старику-инвалиду стать компаньоном. Тот согласился, но, будучи человеком предусмотрительным, понимающим, что этим сыт не будешь, предложил, кроме коловорота, прихватить с собой съестное и бочонок с водой. Предложение было принято.

Из этой договоренности последовало то, что воскресным утром 19 июля, за полчаса до рассвета, оба наших шутника взобрались на алтарь отечества с коловоротом и припасами, вынули доску из пола, пролезли внутрь и, ловко приладив доску на прежнее место, принялись за работу.

К несчастью для наших любопытствующих, праздник привлек не только их. С рассвета Марсово поле оживилось. Со всех сторон сюда спешили продавцы пирожков и лимонада, надеясь, что патриотизм вызовет голод и жажду у пришедших подписывать петицию. Устав бродить без цели, одна торговка поднялась на алтарь отечества, чтобы поближе рассмотреть картину, изображавшую триумф Вольтера.