Неужели введен закон военного времени, раз на ветру развевается красное знамя?

Но против кого? Они не могут быть направлены против этих людей, не делающих ничего дурного, а просто использующих предоставленное каждому гражданину право составлять петицию.

В середине колонны, ведомой мэром, люди отчетливо увидели роту драгун. Драгуны, как всем известно, стоят за аристократов, в народ они стрелять привыкли.

Кроме того, следом за драгунами двигалась ватага вооруженных до зубов парикмахеров; на них были причудливые напудренные парики, выходные костюмы из шелка и атласа самой кричащей расцветки. Без сомнения, они шли отомстить за беднягу Леже.

Группа, оказавшая сопротивление Лафайету, отошла подальше, в противоположную сторону, чтобы собраться с силами. Мэр со своими гвардейцами должен был пройти мимо нее; но к этой группе примкнули все бездельники и темные личности округи, те, кто, швыряя камни и капустные кочерыжки, вызывает мятежи и уличные беспорядки.

После барабанной дроби, когда г-н Байи начал уговаривать людей разойтись, в него градом полетели камни; за спиной мэра кто-то выстрелил, ранив драгуна.

Байи отдал приказ стрелять в воздух холостыми зарядами, что и было исполнено. От таких выстрелов не пострадал никто, но этот залп убедил солдат Лафайета, что схватка началась.

Почти все гуляющие по Марсову полю хлынули к алтарю отечества, даже не подозревая, что в них, простых, невинных зрителей, могут начать стрелять без предупреждения.

И в эти минуты на Марсово поле ворвалась кавалерия. Задержавшиеся прохожие заметались на просторном поле, стремясь отыскать проход, чтобы вернуться в Париж.

Повсюду — у Военной школы, у Гро-Кайу, на Деревянном мосту — возникла паника.

Но почти сразу на алтарь отечества угрожающе двинулась наемная гвардия. Не обращая внимания на враждебные группки людей, что швыряли в нее камни и изредка стреляли, гвардейцы с отчаянной яростью кинулись на алтарь отечества, но, не встретив отпора, вызова, сопротивления, открыли огонь по этому скоплению братьев, по живой пирамиде, по людскому улью, тогда как вперед вышла кавалерия и начала рубить гуляющих, две трети коих составляли женщины и дети. Ураганный огонь обрушился на безоружную толпу, ответившую истошным воплем горя. Одновременно три стороны алтаря усеяли убитые, неподвижные и безмолвные, и раненые, корчившиеся от боли и стонавшие; по ступеням, словно через край фонтана, стекала кровь.

В это мгновение, с высоты пирамиды, стоя между Робером и его женой, я заметил, что канониры готовятся к стрельбе. Артиллеристы уже зажгли пальники и собирались дать залп по толпе, рискуя перестрелять заодно кавалеристов и наемных гвардейцев, когда Лафайет, увидев их маневр, пустил коня в галоп и бросился под жерла пушек.

Первым криком г-жи Робер были слова:

— Они будут стрелять в нас! Надо спасать петицию!

Потом, повернувшись ко мне, она воскликнула:

— Помогите мне, сударь!

Действительно, о петиции все забыли: бросив на произвол судьбы текст петиции и испещренные подписями листы, все побежали вниз по единственной лестнице алтаря отечества, по которой не могли стрелять, то есть обращенной к фасаду Военной школы и находящейся под защитой батальонов из предместий Сент-Антуан и Маре.

Госпожа Робер подхватила петицию. Мы с г-ном Робером кинулись ловить разбросанные листы с подписями; нам удалось подобрать около шестидесяти.

Затем мы начали спускаться по западной лестнице.

Вокруг нас лежало человек шесть-семь убитых и раненых.

В результате первого залпа пострадали по меньшей мере сто пятьдесят человек.

Спускаясь по этой огромной лестнице, я потерял из виду г-жу Робер и ее мужа. Национальные гвардейцы из предместья Сент-Антуан и Маре кричали:

— Бегите к нам, мы вас защитим!

Я побежал в их сторону. Драгуны пустились в погоню за беглецами.