|
.. Ростислав хорошо помнил старинный перстень, - большой, серебряный, с чернью - который достался жене от каких-то давних предков. Перстень был мужской, и Ксения никогда не надевала его на руку, но всегда носила с собой. В свое время Арцеулов, не веривший ни в чох, ни в вороний грай, изрядно подшучивал над этой привычкой, считая ее чем-то вроде шаманства. Да, перстень он помнил очень хорошо, но никак не мог надеть его - серебряная безделушка, которой так дорожила Ксения, была похоронена вместе с ней в братской могиле неподалеку от екатеринбургского госпиталя. Он узнал это от врача, который передал ему то немногое, что осталось от вещей покойной... Странный мигающий свет в купе вдруг стал невыносимо ярким, Ростислав прикрыл глаза ладонями и тут же почувствовал легкий толчок в плечо. Он открыл глаза и увидел все тоже купе; в окошко, сквозь заиндевевшее стекло, светило совершенно обычное зимнее солнце. А перед Ростиславом, чуть наклонившись, стоял вестовой в форме черного гусара. - А! - встрепенулся Арцеулов, с облегчение убеждаясь, что это был действительно сон. - Извините, господин, капитан, - вестовой стал по стойке смирно. - Стучал к вам, но вы не отвечали. Сморило вас, видать... - Да-да, - капитан вскочил, соображая, что спать средь бела дня на службе, в общем-то, не полагается. - Слушаю вас, унтер-офицер. - Вас к Верховному, господин капитан. Арцеулов вздрогнул. То, что он мог понадобиться адмиралу в такой момент, показалось ему каким-то недоразумением. Он хотел было переспросить вестового, но решил все же этого не делать. В конце концов, отчего бы Верховному не вызвать одного из офицеров конвоя, хотя за все эти месяцы Арцеулов был на аудиенции у адмирала лишь один раз, еще в октябре, после своего очередного рапорта с просьбой направить на фронт. Наскоро приведя себя в порядок, Ростислав поспешил вслед за вестовым, мельком посматривая по сторонам. Он заметил, что эшелон обезлюдел больше чем наполовину, стоявшие на постах часовые исчезли, а встречавшиеся по пути офицеры то и дело забывали козырять в ответ на приветствие. Арцеулов почувствовал позабытый холодок в спине - похоже, это был действительно конец. Ставка Верховного попросту разбегалась и к вечеру здесь едва ли удастся собрать боеспособную роту. Далекие костры на сопках, виденные им ночью, внезапно перестали быть чем-то абстрактным. Наверно, если бы не чехи, повстанцы уже давно были бы здесь. В приемной Верховного все, впрочем, оставалось по-прежнему. У дверей стоял офицерский караул, а в кресле адъютанта все так же сидел лейтенант Трубчанинов. Услыхав шаги, он поднял глаза, и Ростислав заметил, что молодой офицер смертельно бледен. Трубчанинов - и это знали все, - пил крепко, но теперь он был трезв, и эта странная, неживая бледность на всегда румяном и самодовольном лице адъютанта не понравилось Арцеулову даже больше, чем все, происходящее на станции. |
