– Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.

Собеседник оценил мое состояние.

– В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.

Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку - у Сючица тоже одна правая уцелела - к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка остаться.

– Ты меня, Фима дорогой, приголубил?

– Да что ты, Глеб, - Гольденберг поправил очочки, - я и муху ударить не могу… Есть тут у нас борец с живой природой.

Лиза, стоявшая чуть поодаль, смущенно пожала плечами.

– Если бы там у подоконника не валялась доска, у меня бы ничего путного не получилось.

– Почему ж… если бы там кувалда валялась, у тебя бы еще лучше вышло. А вот Глебу повезло, что какой-то расхититель народного достояния потерял именно доску, когда в свою квартиру пилолес тащил. - объяснил Соломон Абрамович.

– Лиза, ну что, теперь уж точно ничья. Мир?-поинтересовался я.

– Салам, шалом и такая борьба за мир во всем мире, что мокрого места не останется, - добавил какой-то знаток смешных словечек.

3.

(Ленинград, весна-осень 1978 года)

Вернулся я домой за полночь, за рулем несколько раз мутило, чуть в столб не впилился. Гаишник какой-то пристал, но, завидев мое удостоверение, благоразумно удалился. Да, доктор Розенштейн влупила деревяшкой, во-первых, неумело, во-вторых, от души.

Надюха давно уже дрыхла, только буркнула носом, поворачиваясь на другой мясной бок.

– Откуда?

Хотел было сказать «с дежурства», но потом вспомнил, что на прошлой неделе именно так и набрехал.

– Да одного самиздатчика накрыли с поличным. По ночам, паскудник, на гектографе орудовал в коносаментном отделе порта.

Она отлично знала, что я вру. Но декор мы привыкли соблюдать.

А дальше пошла намазываться на хлеб жизни обычная тягомотина. Затуллин, несколько расстроенный, умотал в Москву. Очевидно, в своей надзорной инстанции он еще не был тузом. Ну и я, когда к тестю в Москву наведался, про Андрея Эдуардовича всяких гадостей наговорил, а еще просил помочь с переводом в ПГУ, на передний участок борьбы с гидрой мирового империализма. Дескать, смысл работы в Пятерке от меня стал ускользать.

– Зря ты за смыслом погнался, Глеб, - резонно отметил тесть. - В ПГУ и так народу полно, в затылок друг другу дышат. В общем, душно. Это везде так, где загранработа светит. Там я тебе ничем пособить не смогу, будешь чахнуть так же, как и на гражданке. А погореть в ПГУ можно в два счета.

– Все, что там делается, жизненно важно, Константин Матвеевич, и мне по нраву. Например, промышленный шпионаж. Мы ведь не в состоянии по научно-технической части со всем Западом тягаться. На позаимствованных у них достижениях у нас вся электроника держится.

– Достижение мы сопрем, да пока на конвейер поставим, да еще наше качество добавим, много ли от него толку останется,-оспорил тесть.

– А южное направление, - настаивал я, - насколько оно перспективное! Через юг, где нефть и мусульмане, мы можем весь Запад за яйца ухватить и свой нефтяной вывоз удорожить в несколько раз, как после арабо-израильской заварухи семьдесят третьего.

– Да только на этом южном направлении и обломаться - раз плюнуть. Мусульмане - это тебе не европейцы с их политесами. Сколько англичане намучились с афганцами и арабами, а? Для кощея Хомейни мы после Америки - дьявол номер два. У нас своя коллективность, у них своя, вот то и страшно.