– А если не волшебный, так можно? – еще язвительнее протрепетал лепестками цветок.

– Ну, ты же хороший! – попробовала Настя задобрить его. – Ты же не можешь оставить человека в беде.

Лепестки у цветка сотряслись в хохоте. Если бы он был человеком, можно было б сказать, что его прямо согнуло от хохота.

– Что?! – восклицал он. – Я хороший?! Это я-то не могу оставить в беде? Еще как могу! Да я тем только и занимаюсь, что оставляю в беде. Завожу туда – и там бросаю. Напомнить тебе, почему ты заблудилась?

Вот тут, наконец, Насте стало страшновато. Получается, цветок специально завел ее в глубину леса, а не просто потому, что боялся, как бы она его не сорвала? Но она не подала виду, что испугалась. Потому что, кроме всего прочего, была девочкой смелой. А смелость, должны мы вам заявить, не в том, чтобы не испугаться, испугаться может самый распоследний смельчак, а в том, чтобы не поддаться страху.

– Ну и что? – проговорила она самым небрежным тоном, словно внутри у нее ничего не дрогнуло. – Зачем это тебе нужно, чтобы я заблудилась? Совсем тебе это не нужно.

– Мне?! Не нужно?! – воскликнул цветок. Будто убеждал себя, что ему это было очень нужно – чтобы она заблудилась. – Почему это ты думаешь, что не нужно?

– Потому что ты хороший, – повторила Настя. Она ничуть не подлизывалась к цветку. Она была уверена, что такой красивый цветок не может быть плохим. Хотя, конечно, очень может быть, что он и в самом деле специально завел ее в лес.

– Это почему это я хороший? – поинтересовался цветок. – Это с чего ты взяла? – Словно он и в самом деле считал себя плохим, но ему ужасно хотелось быть хорошим.

– Потому что ты красивый, – сказала Настя. – Красивое не может быть плохим.

Сказала – и испугалась того, что сказала: цветок вдруг поник головкой, красно-фиолетово-голубые лепестки его обвисли – казалось, еще немножко, и он прямо на глазах пожелтеет.

Но цветок не пожелтел. Внезапно он выпрямился, вскинул головку, расправил лепестки и выругался, как какой-нибудь Петька Васин с последней парты, который даже на вопрос учительницы Варвары Ивановны не мог ответить без грубого слова. «А чё это я-то, чё это вы меня спрашиваете, будто никого другого в классе нет?!» – так обычно он начинал ответ, когда Варвара Ивановна поднимала его с парты.

– Заладила-заладила: хороший, красивый! – выругался цветок. – Сорока Якова одно про всякого! Может, и красивый, а нехороший!

Красно-фиолетово-голубой вихрь поднялся на месте, где был цветок. На Настю словно пахнуло жаром, она отшатнулась, а когда пришла в себя, там, где стоял цветок, его не было. Она посмотрела направо, посмотрела налево, глянула назад – нигде не было. След простыл, говорят в таких случаях.

Глава вторая. Чур-чур, скатерть-самобранка и всякое другое

Вот тут, когда говорящий цветок исчез, как его и не было, Настя и ущипнула себя. Чур-чур меня, сказала она. Этими словами, как известно, положено приводить себя в чувство, чтобы все вещи встали на свои места и все пошло как положено. Но не тут-то было.

Только она ущипнула себя и произнесла «чур-чур», как за спиной у нее хрипло прокашляло:

– Тут я!

Настя мигом повернулась – шагах в трех от нее невысоко над землей, чуть касаясь концов травы, в воздухе висело странное существо, похожее на шмеля. Оно было мохнатое, как шмель, так же переливалось черно-фиолетово-золотистыми цветами, так же басовито гудело, только больше шмеля раза в три – с ее кулак, примерно так, – и не поймешь, есть у него голова или нет: там, где ей вроде бы полагалось быть, – ни носа, ни ушей, ни рта, только маленькие, словно бусинки, глазки.