Рыжие белки уносились прочь при ее появлении, чтобы тут же остановиться и с любопытством смотреть на нее, как бы удивляясь, как это она посмела вторгнуться в их тайные владения.

Все это было столь прекрасным, что у нее не было желания верить в существование чего-либо злого или пугающего.

Но затем она подумала о незнакомце, поцеловавшем ее этим утром, и представила себе, что он, возможно, уехал в тайные глубины леса на своей прекрасной лошади и исчез там, поскольку не был человеческим существом.

Мысль о нем вновь вызвала в ней прилив гнева, особенно когда она вспомнила о золотой гинее, подаренной им и все еще лежавшей в кармашке ее платья.

Она забыла о ней, когда накрывала стол для ленча и когда они смеялись я болтали за едой.

Теперь, после тога как она отнесла миссис Барлес «магическую микстуру от кашля», она юла домой, решив зайти по пути в церковь.

Церковь была совсем близко от дома викария, по другую сторону дороги от него, и она проскользнула внутрь, пройдя через портик, нуждавшийся в ремонте, и вступила на, древний, вымощенный плитами пол.

Церковь была очень старая, она стояла там уже почти три сотни лет.

Каждый раз, когда Гермия посещала службу, она как будто ощущала в воздухе трепет, оставшийся от молитв тех, кто издревле поклонялся здесь Богу и оставил в церкви частичку себя и своих упований.

Ее отец верил тому же.

— Человеческие мысли никогда не пропадают впустую и не исчезают, — сказал он однажды.

— Как это, папа?

— Когда мы думаем о чем-то и, конечно, когда мы молимся, — ответил викарий, — мы посылаем наши мысли так, как будто он" обладают крыльями. Они уносятся в вечность нашими чувствами — а может быть, чем-то более сильным, чего мы пока не знаем.

— Я пугаюсь от этой мысли! — возразила Гермия. — Я теперь стану очень осторожной, когда буду о чем-либо думать!

Ее отец рассмеялся.

— Ты не можешь прекратить мыслить, как не можешь не дышать, — сказал он, — и я искренне убежден, что, где бы мы ни были, мы оставляем там наши мысли и жизненную силу, которую им придаем.

Гермия поняла, что он думал при этом об атмосфере в церкви, которая всегда казалась ей столь живой, столь насыщенной и полной силы, что она никогда не чувствовала себя там одинокой.

Вместе с ней в храме были другие люди, которых она не могла видеть, но которые жили когда-то в Малом Брукфилде.

Они несли в церковь свои печали и радости, и их чувства оставались навечно в этом маленьком помещении, как завещание.

Чувства эти, как она думала, придавали церкви ту святость, которую люди ожидают найти в Доме Господа, и она могла ощущать эту святость теперь, проходя через дверь.

Эта атмосфера святости поддерживала се, как будто сейчас она была не одинока в церкви, но окружена любовью, которая могла защитить ее, помочь ей и вдохновить ее, когда ей это потребуется.

И вынимая золотую гинею из кармана, она как будто ощущала, что невидимые люди вокруг нее понимают, зачем она кладет ее в коробку для пожертвований.

Она знала, что ее отец употребит эти деньги на множество добрых дел.

Она опустила монету сквозь щель в коробке и услышала, как она со стуком упала на дно.

Затем, опустившись на колени у одной из древних дубовых скамеек, чтобы помолиться, она взглянула на алтарь.

Цветы, которыми ее мать убрала алтарь в предыдущую субботу, все еще сохраняли свежесть и яркость цвета, и Гермия ощутила необычную радость, пронизавшую ее.

— Пусть в моей жизни что-нибудь произойдет, Боже, — молилась она. — Я хочу, чтобы моя жизнь стала полнее, чем сейчас.

Молясь, она чувствовала, как будто у нее вырастают крылья, которые унесут ее далеко" как уносили ее мечты, и она представляла себя улетающей в этот великий окружающий мир, о котором она знала так мало.