– Вот так вот, – сказал профессор, – а сейчас самое главное на словах скажу. Я, Веточка, на старости лет такое узнал… Эх, если бы глаза не подвели! Так что…

Профессор вдруг вздохнул хрипло, взмахнул руками и закашлялся еще сильнее, чем в прошлый раз. Вета метнулась в коридор и столкнулась с Мефодьевной. Та стояла наготове с кружкой, от которой шел горячий пряный пар.

Профессор долго пил отвар и все никак не мог успокоиться. Вета вышла в коридор, повинуясь знаку Мефодьевны.

– Ты туда не ходи, – сказала старуха, выйдя наконец из кабинета. – Заснул он прямо в кресле. Слабый совсем стал.

– Давно у него кашель этот? – спросила Вета полушепотом.

– Да уж с месяц, – тяжело вздохнула старуха, – нехороший такой кашель, уж я знаю…

– А врач что говорит?

– Да что врач… не хочет он врача вызывать… говорит, все равно конец скоро, – еще тяжелее вздохнула Мефодьевна. – Да и то сказать, разве врач от смерти поможет?

Вета невольно вздрогнула – до того буднично и просто прозвучали слова старухи.

– Чаю со мной выпей! – сказала Мефодьевна строго, и Вета не посмела отказаться, хотя давно надо было ей быть дома.

К чаю подавала Мефодьевна простые лепешки, а также мед и крыжовенное варенье. Варенье было из крупных ягод удивительного изумрудного цвета.

– Ну, – спросила старуха, выслушав без улыбки Ветино восхищенье по поводу вкуса варенья, – послушала его волю? Возьмешь книги?

– А куда мне деваться? – беспомощно моргнула Вета. – Возьму…

– Не тревожься, добрые люди помогут, – сказала старуха, – а только прав он, эта племянникова жена точно все на помойку выбросит. Сам-то Андрей вроде бы и ничего человек, да только полностью у нее под каблуком. А уж эта-то…

Тут старуха замолчала, сообразив, что негоже ругать хозяев за спиной.

– А отчего же профессор вас в завещании не упомянул? – отважилась Вета на вопрос после продолжительного молчания. – Вы столько лет их семье верой и правдой служили…

– Обо мне не беспокойся! – оборвала ее старуха. – Меня в этой семье никогда не обижали. И сейчас не обидели. Был у нас с ним разговор еще давно, когда жена его умерла. Хотел он меня сюда, в эту квартиру, прописать, чтобы потом площадь мне отошла. Я отказалась – видано ли дело, говорю, в жизни хозяйского добра не брала, а тут – целую квартиру мне! Пускай все будет честь по чести, что родным положено, то и останется. А мне много ли надо? Слава тебе господи, такие деньги платили в этом доме! Жила на всем готовом, на черный день кое-что отложила – до смерти хватит!

– А он что ответил, Глеб-то Николаевич? – полюбопытствовала Вета.

– А он… – Мефодьевна помедлила, чтобы подчеркнуть важность момента, – а он встал тогда, руку мою взял и поцеловал. А потом говорит: Анна, что же ты меня за скотину неблагодарную считаешь, что ли? Я, говорит, все, что ценного в доме продам, все деньги с книжки сниму, и тебе комнату куплю. Пресвятая Богородица, говорю, ни к чему мне комната эта! Если вас переживу, то уеду к сестре в деревню, там мне и место приготовлено на погосте рядом с родителями. А если я раньше уйду, то сам меня и похоронишь как положено. На том и порешили и больше к тому разговору не возвращались. Только прихожу раз в сберкассу, а там мне и говорят, что на ваше имя большущие деньги поступили, кто-то перевел со своего счета. Ну кто? Ясное дело, он, Глеб Николаич.