|
Это было бы счастливым финалом и для меня, потому что я, наконец, обрел бы душевный покой, которого до сих пор не было. Однако кошмар продолжался, и я не мог отвести взгляд в сторону или попытаться обо всем забыть, поскольку был единственным свидетелем произошедшего. Однажды, когда этот человек еще был в моем доме, я видел сон: меня пригласили на какой-то банкет, и с того места, где я сидел, я видел пакет со взрывчаткой, который вот-вот грозил упасть со стола, потому что лежал на самом краю, сохраняя шаткое равновесие, и сознавая всю опасность того, что может произойти, я, тем не менее, подчиняясь какой-то неведомой силе, не мог ни передвинуть пакет в безопасное место, ни предупредить других гостей банкета, ни хотя бы выйти из-за стола; я вынужден был просто смотреть, беспомощно ожидая, что пакет потеряет равновесие, упадет и взорвется. Недавняя встреча разворошила в моей памяти образы того сна, особенно ярко вспоминался пакет со взрывчаткой, а в желудке снова появилось знакомое ощущение гнетущей тяжести.
Весь следующий день я нервничал, подгоняя время и надеясь на то, что грядущая встреча может принести какие-то результаты. Надо заметить, что вечер был субботний, и в баре было довольно оживленно. Кроме знакомого мне официанта, в кухне мелькала толстая потная сеньора, приглядывавшая за несколькими сковородками сразу. Должно быть, это и была жена хозяина, жалевшая бродягу. Официант бросил свои дела и немедленно обслужил меня, широко растянув губы в приветливой улыбке. Солидные чаевые, оставленные мною накануне, сделали свое дело. Я устроился за стойкой, на том же самом месте, что и прошлым вечером, спиной ко входу. Каждый раз, когда звенел дверной колокольчик, оповещавший о приходе очередного посетителя, у меня заметно учащалось сердцебиение, до тех пор, пока голоса и веселый гомон новоприбывших не указывал мне на то, что среди них нет того, кого я жду – только тогда я успокаивался. Я понимал, а может, даже желал того, чтобы бродяга вообще не пришел в тот день, как вдруг колокольчик звякнул как-то иначе, чем до сих пор. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто пришел. Колокольчик мог так звенеть только, если это вошел он, у меня даже было ощущение, что звук был менее пронзителен, чем обычно, как будто колокольчику передалась заторможенность вновь прибывшего. Он снова прошел мимо меня, но вместо того, чтобы сесть на свое обычное, по словам официанта, место, остановился неподалеку от входа, в паре метров от меня; по всему было видно, что скопление людей внушает ему тревогу. Я обрадовался, что в баре много народу: это обстоятельство, скорее всего, заставит его тут же уйти. И я не ошибся. Он быстро выпил стакан-другой вина и на этот раз достал деньги, чтобы заплатить – похоже, у него выдался удачный день. Я заметил, что вместе со сдачей официант передал ему что-то, завернутое в газету – он принес это из кухни – наверное, бутерброд, который ему приготовила сеньора. Бродяга положил сверток в карман пиджака и вышел на улицу. Я подождал несколько секунд и вышел вслед за ним. Он шел медленно – он все делал медленно – и немного горбился при ходьбе, а иногда помогал себе, держась рукой за стену, как будто совершенно обессилел. Мне тоже пришлось замедлить шаг и даже пару раз остановиться, делая вид, что меня заинтересовало что-то выставленное в витрине, а то бы я наступил ему на пятки. Однако, несмотря на его неуверенную походку, он хорошо знал, куда направлялся. Так мы прошли метров двести-триста, после чего он свернул налево, в полутемный переулок, упиравшийся в тупик – его перегораживала кирпичная изгородь. Улица длиной метров в сорок состояла из небогатых магазинчиков, закрытых по случаю субботнего вечера, а также из каких-то заброшенных и давно необитаемых помещений, забранных металлическими шторами, ржавыми и замшелыми. Было там два бара, обозначенных гирляндой красных лампочек над дверью. И еще была маленькая светящаяся вывеска пансиона на третьем этаже одного из домов. |
