— Думаешь, раз дни длиннее, то и солнце должно быть теплее, а это далеко не всегда так.
— Да, — отозвалась Элоиза, глядя на квадрат голубого неба в окне. — Да, обмануться так легко. День кажется солнечным и теплым, но, пока не выйдешь, ни за что не догадаешься, какой он на самом деле холодный.
Кэролайн вспомнила наконец о манерах и цели их визита.
— Мы ненадолго, — сказала она, — поскольку сейчас не время для светских визитов, но и я, и Шарлотта хотели узнать, как вы и не можем ли мы что-то сказать или сделать, чтобы утешить вас.
Сначала Элоиза как будто и не поняла, о чем речь, но потом лицо просветлело.
— Вы очень добры. — Она улыбнулась им обеим. — Не думаю, что переживаю глубже, чем все мы. Бедняжка Мина… Как внезапно может перемениться весь мир! Только что все шло как обычно, а в следующую минуту случаются громадные, ужасные и столь необратимые перемены, что кажется, будто прошли годы.
— Некоторые перемены — просто результат ужасных случайностей. — Шарлотта не могла упустить возможность что-нибудь узнать — уж слишком важное дело. — Другие же происходят постепенно, незаметно. Просто мы не всегда это замечаем.
Глаза у Элоизы расширились, словно неожиданное замечание Шарлотты привело ее в некоторое замешательство.
— Что вы имеете в виду?
— Я и сама толком не знаю, — уклонилась от ответа Шарлотта, не желая показаться чрезмерно любопытной. — Только я так думаю, что если бедняжка миссис Спенсер-Браун наложила на себя руки, то в ее жизни, должно быть, происходила какая-то трагедия, о которой мы и не подозревали. — Она намеревалась вести тонкую игру, но Элоиза была так естественна и открыта, что хитрости, подходящие в общении с кем-то более изощренным и искусным, выглядели бы здесь неуместно.
Хозяйка дома опустила глаза, разглядывая складки юбки на коленях.
— Вы думаете, Мина сама лишила себя жизни? — медленно, осторожно взвешивая каждое слово, спросила она. — Тогда это выглядит как трусость. Я всегда считала, что Мина сильнее.
Шарлотта удивилась — она ожидала большего сочувствия и понимания.
— Мы не знаем, какая боль ее мучила, — сказала она уже не так мягко. — По крайней мере, я не знаю.
— Нет. — Элоиза не поднимала глаз, но на лице ее промелькнуло раскаяние. — Думаю, мы по большей части даже не догадываемся о страданиях другого — насколько оно велико, насколько остро, какую боль причиняет. — Она покачала головой. — Но я все равно считаю, что лишить себя жизни — все равно что сдаться.
— Не всем достает сил бороться, или рана страшнее, чем можно вынести, — продолжала Шарлотта, в глубине души недоумевая, почему с таким упорством защищает Мину. Никакой особенной симпатии к покойной она не испытывала, ее чувства к Элоизе были гораздо теплее.
— Мы не знаем, лишила ли бедняжка себя жизни, — вмешалась наконец Кэролайн. — Возможно, произошло какое-то ужасное недоразумение. Я все же считаю, что если бы она была настолько убита горем из-за чего-то, мы бы это знали.
— Не могу согласиться с тобой, мама, — ответила Шарлотта. — А что вы об этом думаете, мисс Лагард? Вы ведь были хорошо знакомы с ней, не так ли?
С минуту Элоиза молчала.
— Не уверена. Раньше я думала, что знаю все, что можно знать, в курсе того, о чем говорят, и воображала, что могу определить, чего стоят слухи. Теперь же… — Она не договорила и поднялась, повернулась спиной к ним и прошла к окну в сад. — Теперь я начинаю понимать, что ничего, в сущности, не знала. |