|
Летний июньский воздух звенел пылью и метафизикой. Чтобы прочесть их, нужна была, вероятно, целая жизнь. Если вдобавок не есть, не спать и не ходить на работу. Я с уважением посмотрел на Антиоха. Он между тем вытащил откуда-то, чуть ли не из-за батареи, толстенный увесистый том темно-синего цвета и, постанывая от нетерпения, искал в нем нужное место. Вдруг поднял указательный палец. – Вот! Нашел!.. Действительность есть самостоятельное отношение. Она обладает моментом явления, или наличного бытия, которое есть отношение к самому себе, и моментом в-себе-бытия, или сущности своего наличного бытия. Началом знания является непосредственное, лишенное определений понятие бытия; по своей бессодержательности это понятие представляет собой то же самое, что и ничто. Как мышление такой пустоты ничто в свою очередь есть бытие и благодаря своей чистоте – такое же бытие, как и первое. Следовательно, между бытием и ничто нет различия. Он восторженно поглядел на меня. – Слушай, а давай я тебя подстригу, – предложил я, усаживаясь поудобнее. – Жарко ведь так. Ты только не сомневайся – я немного умею. – Значит, не понял, – разочарованной сказал Антиох. – Подожди, подожди, а тогда вот это? Он быстро перелистнул страницу. – Реальное, или нечто, отличное от другого реального, сначала равнодушно к нему, так как в своем инобытии оно вместе с тем есть и в себе. Различие одного нечто от другого сначала заключается в границе как в середине между ними, в которой они есть одновременно и суть, и не суть. Он взмахнул синим томом. – А теперь? – Ты здесь когда-нибудь прибираешься? – терпеливо спросил я. Антиох вздрогнул, будто наткнувшись на невидимое препятствие. Беззвучно пошевелил губами и, наконец, жалобно спросил: – Неужели так-таки ничего? – Почему ничего? – смягчился я. – Все понятно. Начало знания в инобытии, которая… это… одновременно суть и не суть. Он молчал. – Но я думаю, что она все-таки – суть, – твердо сказал я. – Кто она? – Инобытие. – Я тебе еще раз прочту – медленно. – Нет, не надо! Антиох выронил книгу. Она громко ударилась о паркет и, мгновение постояв на твердом своем корешке, развалилась на две половины. – Они догадывались, – сказал он почти неслышно. – Они догадывались, но не всегда осмеливались верить этой невозможной догадке. И Кант, и Фихте, и Гегель, и Спиноза, и Бюхнер… И Шопенгауэр, и Кроче, и Ван-Фогт, и Бергсон… Между бытием и ничто нет различия… Только сейчас я понял, как мне здесь неудобно сидеть. Стул, утонувший ножками в книжных завалах, опасно кренился. Я попытался было найти равновесие, но он выскользнул из-под меня и мягко повалился на бок. Пришлось перебраться на подоконник. Мне было очень не по себе. Я еще никогда не ходил по книгам. Антиох поворачивался за мной, как локатор. – Мироздание основано на ритме, – не переставая, говорил он. – Единичное слово не играет особой роли. Только ритм отделяет вымышленный мир от существующего. Лепит фактуру. Ничто – есть просто неоформленное бытие… – Я, собственно, вот зачем, – сказал я, боком сдвигая стопку книг, чтобы устроиться. – У нас в институте появилось место лаборанта. Ты как, случайно не интересуешься? – Это замкнутый ритм, – сказал Антиох. – Глухой и темный. Совершенно непроницаемый внешне. Видишь только свое отражение. Бледное лицо в черной воде. А под ним, оказывается, странная жизнь – шевеление водорослей, паническая суета мальков, медленный ход багровых тихих улиток… – Работа не так, чтобы до упора, – сказал я. |
