– Вот и всё, вот и всё, теперь ты в безопасности. В этой крепости есть королевские покои, которыми не пользовались несколько лет. Твой отец предпочитал жить в Вестминстерском дворце, ну а я всегда предпочитал Тауэр.

– А что с моей матерью? – спросил Эдуард. – С моим братом и сестрами?

Голос его на этих словах дрогнул, хотя мальчик и старался быть храбрым. Подняв обе руки, Ричард помог ему опуститься на землю, а потом стряхнул несколько пятнышек грязи, прилипших к его плечам и щеке.

– Пока что не могу сказать тебе, что с ними всё в порядке, Эдуард. Услышав, что тебе грозит опасность, я немедленно поскакал на север со всей возможной быстротой. Я должен был первым спасти тебя. Ты – наследник престола, ты – король.

– Но с ними тоже всё будет в порядке? Ты привезешь их ко мне?

– Я сделаю для тебя все возможное, Эдуард, – сказал мальчику его дядя. – Обещаю тебе. А сейчас иди с этим людьми, и пусть они хорошенько обыщут твои покои, прежде чем ты войдешь в них. Да, и не бойся ничего, парень! Это просто на всякий случай. Я окончательно успокоюсь только после того, как тебя коронуют, но никак не раньше.

Похлопав племянника по плечу, он поцеловал его в макушку. Мальчик обернулся, стараясь сохранять отвагу, когда чужие для него люди повели его внутрь каменных стен.

Ричард расхаживал перед ними, заложив руки за спину, словно школьный учитель. На нем был роскошный черный с золотом дублет и хозы, а на поясе висел меч с серебряной рукоятью. В его тридцать лет поступь Глостера дышала яростью меченосца, и от него буквально исходила опасность. Однако архиепископу Кентерберийскому отчего-то пришел на память собственный кот, и он уже был готов увидеть хлещущий по бокам хвост за спиной герцога…

В качестве лорда-протектора Ричард Глостер обладал не имеющими очевидного предела королевскими полномочиями или, точнее, теми полномочиями, которыми, следуя ситуации, он наделял себя сам, что практически значило то же самое. Документы, скрепленные большой печатью его брата, были переданы в парламент и архивы Тауэра еще перед смертью короля, и власть Ричарда никто не мог отрицать. Причиной же его недовольства в данной ситуации было то, что ее тем не менее отрицали. Трое из собравшихся за столом членов Совета несли ответственность перед инстанцией, более высокой, чем Государственная печать Англии и ее лорд-протектор.

Ричард вдруг остановился, и взгляд его теперь сам по себе мог служить обвинением. Архиепископу Кентерберийскому Буршье как раз исполнилось восемьдесят, однако этот старец, прятавший глаза под кустистыми белыми бровями, полностью сохранил разум. Архиепископ Буршье и архиепископ Йоркский Ротерхэм понимали друг друга с полувзгляда, хотя им лишь в редких случаях, кроме как перед коронацией короля, требовалось одновременно присутствовать в одном помещении. И оба они прекрасно понимали, что именно решалось сейчас.

Лорд Бекингем присутствовал ради того, чтобы поддержать Ричарда против всех остальных, проголосовать или просто поддержать его точку зрения. В свои двадцать девять лет молодой Бекингем попросту примкнул к образовавшемуся в Лондоне новому центру власти. Он готов был полностью довериться своему чутью. Они с Ричардом точно родились в один день, рассудил архиепископ. Должно быть, их соединяло какое-то общее чувство, родство или чутье, совершенно забытое присутствующими в комнате старцами. А возможно, Бекингем просто увидел возможность подняться – как человек, решивший вдруг поставить все свои деньги на какого-то пса на собачьих бегах.

И Ричард Глостер, и архиепископ Буршье терпеть не могли епископа Или, Джона Мортона. С точки зрения архиепископа, для клирика он был слишком мирским; лорды же считали его чересчур религиозным. В дополнение к прочим недостаткам Мортон, безусловно, был слишком умен, что отнюдь не шло ему на пользу.