Посреди замкнутого двора стоял его брат – снежные хлопья превращались в капли чистой воды, коснувшись его обнаженного торса. По лицу его бежала струйка крови. Каждый день перед рассветом Эдуард уделял один час кулачному бою с крепкими местными парнями, готовыми рискнуть собственными зубами или разбитым носом ради нескольких серебряных монет. Весть о том, что можно без печальных для себя последствий сбить с ног короля Англии, быстро разошлась по городу. И с тех пор, как это стало известно, каждый день Эдуарда начинался с череды сельских парней, поводивших плечами и посматривавших по сторонам, дождаясь своей очереди на право отправить английского короля спиной в холодную грязь.

Последний из них как раз валялся без чувств на каменных плитах, а Эдуард победоносно улыбался, стоя над ним. Когда двое друзей оттащили в сторону побежденного юнца, победитель ощутил боль ссадины и, прикоснувшись к ней одной из забинтованных рук, увидел на ней кровь. Король дрался в стиле римских кулачных бойцов, хотя и не пользовался перчатками с металлическими шипами, бывшими у них в ходу. Он намеревался таким образом натренировать сбитое дыхание – ну, как выпущенный на пастбище пони может со временем вернуть себе прежнюю резвость.

Целых два месяца, прошедших после появления обоих Йорков в Бургундии, Ричард с удовольствием и даже благоговением денно и нощно наблюдал за решимостью своего брата, усматривая в нем, наконец, того мужа, который пешим и конным сражался при Таутоне.

После своего прибытия в Дижон, где располагались дворцы герцога Карла, они ежедневно часами дрались, пока Глостер не превратился в сплошной синяк на потрескавшихся ребрах. Брату его было всего двадцать восемь лет, и он соблюдал данный им обет в отношении крепких напитков и прочих излишеств. Жил он теперь словно какой-нибудь стоик или монах-меченосец. После занятий кулачным боем, пробежав несколько миль по окрестным холмам, Эдуард возвращался в замок и рубил поставленные стоймя дубовые столбы, пока те не разваливались под его мечом. Он вел простую жизнь, ничего не планируя и не обдумывая наперед.

Видя это, Ричард только улыбался. Брат его станет орудием отмщения в руке самого Господа, когда они будут готовы. Это будет кошмарное зрелище. Глостер знал, что слабость Эдуарда заключается в том, что он берется за труд, только когда побежден и находится в невыгодном положении. Избавившись от врагов, король немедленно обленился, становясь с каждым днем все толще и толще. Однако, лишившись короны и новорожденного сына, превратился в сурового воина, несгибаемого волей и не обращающего внимания на тех, кого он калечил на своих тренировках.

Ощутив на себе взгляд брата, Эдуард посмотрел на Ричарда, и хмурый взгляд его смягчился. Герцог уже не мог понять, то ли ему это кажется, то ли снежинки действительно шипят, прикасаясь к нагой коже короля.

– Брат, здесь слишком холодно, а ты без рубашки! – крикнул он через весь двор.

Эдуард пожал плечами:

– Я ощущаю холод, только когда останавливаюсь. Я – спартанец, Ричард, и не чувствую боли.

Глостер склонил голову в знак ответа, ощущая при этом укол раздражения от того, что его брат наделен таким физическим совершенством, каким ему самому не суждено обладать. Кривая спина его за последний месяц сделалась только хуже, и где-то в середине ее подчас рождались столь болезненные уколы, что ему пришлось даже обратиться к бургундским аптекарям. Проклятая лопатка все время выпячивалась, и Ричарду постоянно казалось, что кто-то прикасается к его спине. Он даже попытался вообразить, что это делает заботливая рука отца, однако эта мысль скоро сделалась неприятной ему.

Впрочем, герцог Карл выписал обоим Йоркам весьма щедрое пособие. Каждый месяц Эдуарду вручали мешочек с золотом и серебром. После чего Ричарду приходилось просить брата выдать ему полагающуюся долю… Это казалось Глостеру унизительным – не ребенок же он, выпрашивающий серебряный пенни у отца! Свой небольшой доход герцог тратил на вонючие мази и ароматные травы, зелья, порошки и молитвы в кафедральном соборе.