— Я спасен, а то уж совсем было надежду потерял.

— Да?.. Теперь можно начинать всё сначала?.. Значит, вопрос о выживании больше не стоит...

Я встал в унитазе на цыпочки и, превозмогая онемение — такое чувство, будто по обнаженным нервам хлещет ветер, — поднял и опустил ступню.

— Чудной ты человек. Уж не жалко ли тебе уходить отсюда? Здесь сейчас не та компания, с которой было бы тяжело расставаться.

— В самом деле, гнусные старики. Брови мохнатые, из носа торчат пучки волос, шеи морщинистые, как у бегемотов... Ладно, внешний вид им еще можно простить, но что уж совсем непростительно, так это их тупое самомнение — мол, от нас ничего не укроется, мы всё видим.

— Хватит разговоров, пошли. А то пока мы будем мешкать, нас еще позовут туда.

— Верно. Ты же у нас начальник склада — дел, поди, невпроворот. — Женщина, смеясь, подошла ко мне и наклонилась, будто собиралась играть в чехарду.

Я положил ей руку на плечо, оперся на правую ногу и, вынув из унитаза левую, опустил на пол. Боли не было, бедро и колено, как я и надеялся, двигались нормально. Во всяком случае, болело меньше, чем можно было бы предположить по внешнему виду — нога напоминала гнилой баклажан. Я осторожно перенес на нее центр тяжести. Перед глазами все закружилось. Не понимая, что произошло, я вдруг почувствовал боль в руке и плече, голова оказалась под водой. Видимо, к левой ноге еще не вернулась чувствительность. Зазывала и женщина подняли меня.

— Я понесу вас на спине. Церемониться не время. Уж коль вылезли из унитаза, нельзя терять ни минуты.

Он прав. Если они узнают, что мне удалось освободиться, неизвестно, когда снова представится благоприятная возможность бежать. Чтобы зазывале было легче, я обнял его за шею, продолжая опираться на правую ногу. Он сказал нетвердым голосом:

— Сколько туда километров? Порядочно, наверное?

Донесся голос женщины:

— Фотоаппарат возьмем? Принести?

— Тот, который лежит снаружи, и еще алюминиевую коробку рядом с ним, она, правда, тяжелая... Еще бы юпкетчера.

Нераспроданные жучки так и остались в джипе, и их придется бросить. Но мне казалось, что они совсем не такие, как этот. Я мог верить только в того юпкетчера, которого видел собственными глазами.

— Меня беспокоит вот что... — Зазывала тяжело дышал. — Очень уж большой потоп вы устроили, не зальет ли он всю эту пещеру?

— Насколько мне известен здешний рельеф, вода поднимется сантиметров на тридцать, и всё. Машинный трюм вообще не пострадает.

— А более низкие места?

— Кое-где образуются бассейны, заполненные водой до самого потолка.

— Представьте себе, что школьницы и вправду где-то спрятались и, спасаясь от воды, попадут в расставленные сети, это вполне возможно...

Мне не хотелось об этом думать. Такое, действительно, вполне возможно. Но стоит ли взваливать ответственность за это на меня? Из головы не выходили слова адъютанта, что юная девушка подобна влажной бумаге... Немыслимо, но в моем псевдоковчеге эти люди пробудут и год, и два, и три, и четыре, и десять, а может быть, и больше, в полной уверенности, что иного мира, кроме этого, уже не существует...

У шкафа женщина нагнала нас.

— Ну и тяжесть... Казалось бы, щелкай себе фотоаппаратом, и всё, а тут еще носить надо — труд не из легких.

— Что верно, то верно. Блох учить для блошиного цирка — и то спину наломаешь. — Зазывала водил по брюкам ладонью, которой только что стирал пот с подбородка.

«Шкаф номер один». На табличке, прикрепленной к дверце, весьма правдоподобный список разных материалов и инструментов, которые мало кому могли понадобиться, никого не способны были заинтересовать и, вместе с тем, не вызывали подозрений: воспламеняющаяся жидкость, сменные резцы для токарного станка, прорезиненный рабочий фартук, инфракрасная сушилка, куски стекла для поделок, непромокаемая бумага в разных упаковках, шпаклевка, алюминиевые рейки, термостойкая краска.