— Должны ли мы, — рассуждал он вслух, расставляя клетки с канарейками одну над другой, — делить свои действия на три пути, подобно приношению, описанному в главе «Трума», которое также состояло из трех частей? Или нет в этом особого смысла?

Небо к этому времени прояснилось до нежнейшей лазури; по всему было видно, что весна сегодня рада была себя заявить. Хаим разложил кресло и долго усаживался в него, продолжая свои рассуждения:

— Любавичский ребе считает, что должны, — он расправил журнал у себя на коленях и начал читать, — «так как жертвоприношение отождествляется с молитвой, и слово этому „корбан“. И если молитва, на иврите „тфила“, имеет однокоренным слово „птил“, что означает „фитиль“, тогда верно, что „как фитиль позволяет огню подняться вверх, так молитва поднимает человека к святости“». Так, позвольте, а где же тут три пути? Ага, вот они! — продавец канареек поправил очки и совсем было ушел уже в эти каббалистические дебри, когда бы не окликнул его торговец амадинами:

— Доброе утро, Хаим! Почему тебя вчера не было видно?

— Доброе, доброе! Возил жену в больницу, вернулся за полдень, где уж было! Да, так оно и есть, три пути, — сказал он, обращаясь к кенару, заключенному в четвертой клетке, — милая моя птичка, я всего лишь торговец, но почему бы и мне не порассуждать о божественном присутствии? В Тель-Авиве живет мой тезка, молочник Хаим, который находит время и заботиться о молоке, и корпеть над священными книгами. Встретиться с ним мечтают самые выдающиеся каббалисты, он известен всему просвещенному миру. Однако, гордыня не обуяла его, и он не покидает стен своей молочни!

Ряды заполнялись пестрой публикой, гомон мешался с выкриками и пением птиц, восхищенным щебетом детей и дальним лаем собак. Хаим заметил в толпе красивую напористую даму, которая явно направлялась сюда, и, не переставая разговаривать со своей неказистой спутницей, отталкивала замешкавшихся на ее пути людей. К груди она прижимала маленькую синюю сумочку с ручкой из крупных бусин, и расталкивать людей ей приходилось правым локтем, потому как у левого локтя шла ее собеседница, которая все старалась успеть за дамой и часто перебирала ножками.

— Разве можно здесь доверять кому-либо? Девочку я оставила с Петером и нисколько не волнуюсь за нее, — голос дамы был несколько резким, она жестко выговаривала согласные, — а вообще, все так изменилось за эти годы.

Дамы остановились у клеток с канарейками и начали шептаться, попеременно указывая на разных птиц. Хаим, тяжело вздыхая, поднялся из своего кресла и присоединился к ним:

— Вы хотите чего-то особенного, уважаемые?

— Понимаете, — ответила дама с сумочкой, — я долгое время прожила в цивилизованном обществе и придерживаюсь некоторых привычек, от которых мне не хотелось бы отступаться даже здесь. Например, — ее тон стал диктующим, почти приказным, — в комнате обязательно, чтобы поддерживать хорошее самочувствие, должен быть ионизатор воздуха и певчая птичка, ну, что-то вроде этой канареечки. Ионизатор я уже приобрела, сегодня дело за птичкой. Мне бы хотелось самого-самого!

— Тогда вам нужен этот, номер четыре. Ему всего лишь два года, а поет он куда лучше своего отца! А ведь и отец его, и дед — чемпионы страны по канареечному пению, один позапрошлого еще года, другой — прошлого. Можете быть уверены, что покупаете лучшего певца, поверьте моему опыту, уважаемая!

После они поторговались, сошлись, наконец, в цене, и занялись кенаром, который к этому времени умолк и, казалось, внимательно наблюдал за происходящим.

— И что же ты не поешь, маленькая птичка? — обратилась к нему дама, сузив губы в улыбку, — какой хорошенький!

Она взяла птицу прямо с клеткой, поблагодарила Хаима и направилась к воротам, отталкивая людей правым локтем.