Сразу же его сопроводили с девочкой есть блины к тете Нюре. Двоюродную сестру он и не признал сразу. Встретила его чужая, до чрезвычайности простая в обхождении баба. Он узнал в ней ту девочку, с которой играл в детстве, только когда она усадила его за стол и поставила чашку кислого молока. За окном шевелились красноватые ветки малиновых кустов.

— Бабушка наша была крестницей дочери священника, и крестная подарила ей на именины фарфоровую куклу и серебряные серьги. А к бабушкиной маме приходил дурачок, которого та подкармливала, и однажды он играл с куклой и разбил ее, и бабушка очень долго плакала. По воскресеньям они ходили в церковь и давали всем нищим по три копейки, а однажды мама заболела, и бабушка пошла в церковь одна, а когда вернулась, нашла в кармане три копейки, и долго плакала и все вспоминала, кому она на дала эти три копейки, кого забыла.

Наташа рассказывала это, будто упрекая брата в каком-то непочтительном беспамятстве. Никита не нашел, что ответить.

Тетя Нюра пекла блины.

Черная сморщенная старуха пришла с другого конца села и сразу заговорила по делу.

— Наташка, у бабушки коза была что ли?

Сестра возилась в сенях с кислым молоком и что-то пробурчала в ответ.

— Наташка, ты мне про козу-то что ответила?

— Зимой еще продали.

— Нуте, а я было хотела козу выторговать. Кому, думаю, она теперь?

Старуха бросила блин кошке.

— Я на манной кашице блины пеку, на пшеничке такие пышные не получатся, на пшеничке-то, — прошамкала она и снова вытерла руки о фартук. После этого они заговорили о другом, и к разговору о козе больше не возвращались.

Никита еще немного посидел, поблагодарил женщин и вышел.

2

Возвратившись от старухи, Никита встретил девочек. Они направлялись в чулан искать жестяную баночку, чтобы засыпать горячие угли в кадило, как приедет поп. Баночку нашли, но она оказалась с дегтем, и за нее невозможно было даже ухватиться. Поп приехал из Долгорукова с небольшим кейсом. Окладистый, рыжеватый, он торопясь читал молитвы, командовал певчими старухами с нестройными голосами и скоро уехал.

В тесной передней избе пахло ладаном. Сестры раскладывали платки и громко вздыхали.

За двором чернело поле. Только к полудню на поле вышел одинокий желтый трактор и поднял сухую пыль. С десяток черных овец неприкаянно бродили по задворкам, обходя стороной тесаные бревна и топча стружку в траве у сарая. Там же лежал огромный крест. Люди сидели на бревнах и курили.

— Мужикам-то и обед никто не отвез, — обратился к нему какой-то незнакомый крестьянин, будто ища сочувствия, — голодные теперича.

Никита не отвечал.

Дети кидали у крыльца полосатый мячик. Он не узнавал почти никого из них. Племянник в растянутой лимоновской майке все время улыбался, разглядывая своего родственника, и ковырял землю носком ботинка. Маленькие девочки с громким смехом разбрызгивали воду. Стонал двоюродный брат, который отравился вчера грибами, скорбно и нерадостно слушал он жалобы печальных старцев с блеклыми глазами.

— Гляди, в Долгоруково, похоже, пожар!

— Сухую траву жгут, — откликнулся другой.

Ко двору неслышно подъехала машина. Это приехал отец. Никита не успел даже как следует поздороваться с ним, все бросились к нему и снова запричитали.

Начались похороны.

Когда процессия подошла к концу деревни, из сарая последнего дома вышел черный бычок и заревел.

Певчие старухи держались важно. Когда они проходили посреди заброшенной деревни, из одного дома вывели под руки девяностолетнюю старуху.

— Нет запасной душеньки-то! — завыла старуха.

Певчие запели.

На кладбище оказалось, что и обед мужикам отвезли, и водку, только водка была налита в канистру и на вкус отдавала скипидаром.