— Она на насъ подастъ къ мировому! Я на нее подамъ къ мировому! — вопіяла мадамъ Пестикова. — Она меня первая оскорбила.

— Нѣтъ, ужъ ты этого не дѣлай… Бога ради, не дѣлай… Ты меня пощади.

— Васъ щадить, такъ дойдетъ до того, что меня по щекамъ будутъ бить.

— Ну, полно, полно…

Перебраниваясь такимъ образомъ, они дошли до своей дачи, вошли въ палисадникъ и все еще продолжали перебраниваться. Мужъ говорилъ вполголоса и поминутно прибавлялъ:- «Тише, Бога ради тише, насъ могутъ сосѣди услышать», но жену это еще больше раздражало и она голосила еще сильнѣе.

— Господи, что-же это такое! Какъ воскресенье, какъ праздникъ, такъ у насъ скандалъ и перебранка! — вздыхалъ онъ.

— Сами виноваты. Зачѣмъ завезли меня въ этотъ поганый Лѣсной? Здѣсь иначе и дѣлать нечего, какъ перебраниваться. Здѣсь всѣ перебраниваются, въ клубѣ и то перебраниваются, даже дерутся. Тутъ скучища страшная, народъ оболдѣваетъ и лѣзетъ другъ на друга.

— Но вѣдь ты сама нанимала здѣсь дачу.

— Вы должны были предупредить меня, остановить, доказать, что здѣсь ни погулять въ уединеніи, безъ вытяжки, нельзя, ни…

— Душечка! Но, когда мы жили въ усадьбѣ въ Новгородской губерніи на дачѣ, ты сама роптала, что бродишь какъ дикій звѣрь одна. Какъ на тебя угодить

— Довольно. Достаточно. Тряпкой вы были, тряпкой и останетесь.

Въ это время мадамъ Пестикова обернулась и увидала, что съ сосѣдней дачи съ верхняго балкона на нее уставились два женскіе глаза и смотрятъ черезъ заборъ, очень внимательно прислушиваясь къ крикамъ.

— Вамъ что надо? Вы что выпучили глаза въ нашъ садъ? — крикнула она сосѣдкѣ.

— Ахъ, Боже мой! Не выколоть же мнѣ себѣ глаза. Я на своемъ балконѣ…

— Быть на своемъ балконѣ вы можете, но разсматривать чуть не въ микроскопъ нашъ садъ вы не имѣете права. Мы за вами не слѣдимъ и вы за нами не слѣдите.

— Ахъ, Боже мой, какія строгости!

— Да-съ… Строгости. Вы-бы еще биноколь наставили, взяли слуховую трубу.

— Зачѣмъ мнѣ слуховая труба, если вы кричите на весь Лѣсной? Я лежала на диванѣ и читала книгу, но вдругъ такой крикъ, что я думала — ужъ не пожаръ-ли. Я и выскочила.

— Ну, выскочили, а теперь и убирайтесь обратно. Вишь, какую обсерваторію у себя на балконѣ завели!

— Не ты-ли мнѣ это запретишь?

— Я. Что это въ самомъ дѣлѣ! Нельзя у рыбака сига купить, чтобы ты съ вашей вышки не высматривала и не звонила въ колокола по всему Лѣсному, что у насъ пирогъ съ сигомъ, что за сига я дала шесть гривенъ.

— Позволь, позволь… Да какъ ты мнѣ смѣешь говорить «ты»!

— Какъ смѣла, такъ и сѣла! Вѣдь и ты мнѣ говоришь «ты». Людямъ дѣлать нечего, они каждый часъ съ своего балкона глаза на нашъ садъ пялятъ, да еще не смѣй имъ ничего сказать! Скажите на милость, какія новости!

— Полно врать-то! Что ты мелешь! Ты сама шляешься около оконъ нашей кухни да вынюхиваешь, что у насъ на плитѣ кипитъ, — доносилось съ балкона.

— Некогда мнѣ вынюхивать, у меня дѣти, мнѣ впору только съ дѣтьми заниматься, а вотъ какъ у тебя, кромѣ двухъ паршивыхъ мосекъ, никого нѣтъ, такъ ты и завела обсерваторію. Ты хоть у мосекъ-то-бы блохъ вычесывала.

— Ахъ, ты дрянь эдакая! Да какъ ты смѣешь мнѣ это говорить!

— А за эту дрянь хочешь на полицейскіе хлѣба, шлюха ты эдакая?

— Сама шлюха грязнохвостая!

— Брешь! Я не шлюха, а надворная совѣтница, кавалерша.