Инспектор сам нашел дорогу к выходу и с облегчением вдохнул горьковатый туман.

Однако он все еще был далек от решения загадки. Маленькая записная книжка вдруг показалась ему менее перспективной. Чтобы найти остальные картины с иероглифами в виде насекомых, пришлось бы обыскать все гостиные Лондона. К тому же нет доказательств, что их владельцы были жертвами шантажа или какого-либо давления. Возможно, они просто покупали у него фотографии, и Годольфин Джонс пользовался таким завуалированным способом ведения учета. То, что он брал большие деньги за свои картины, было вдвойне выгодно: ведь таким образом он приобретал профессиональную репутацию, которой никогда бы не добился при своих умеренных способностях. Питт вынужден был восхититься изобретательностью этого человека.

Но клиенты, которым Джонс поставлял порнографические фотографии, ни в коем случае не могли желать ему смерти. Ведь никто не станет уничтожать источник тайных удовольствий, к которым пристрастился, как к наркотику.

Конечно, могла быть и другая версия: конкурент на рынке. Прежде Питта не посещала эта мысль. Фотографии Джонса были хороши — у него было больше вкуса, нежели у других деятелей в этой сфере, с которыми сталкивался Томас. Правда, опыт его был ограничен, так как он предпочитал не работать в тех районах, где процветал порок. И тем не менее каждому полицейскому порой приходится этим заниматься. Все фотографии, которые он видел раньше, были жалкими и банальными — просто голые женщины, и ничего больше. А у Джонса была претензия на искусство декадентского толка. В его фотографиях имелись выдумка, игра света и тени и даже некоторая утонченность.

Да, очень может быть, что какой-нибудь конкурент почувствовал, что его вытесняют с рынка, и воспротивился единственным известным ему способом решить проблему, надежным и окончательным.

Питт провел остаток этого дня и весь следующий, опрашивая своих коллег во всех полицейских участках в радиусе трех-четырех миль от Гэдстоун-парк и Ресуррекшн-роу с целью узнать о нынешних торговцах порнографическими фотографиями. Когда он наконец добрался домой, шел уже восьмой час, и Шарлотта немного волновалась, поджидая его. Однако у него не было сил давать объяснения, и он в душе благословил жену за то, что та не задала ни одного вопроса. Ее молчание было теплым и дружеским. Питт молча просидел весь вечер у огня. У Шарлотты хватило сообразительности заняться вязанием, и слышалось только пощелкивание спиц. Ему не хотелось рассказывать ей обо всей грязи, которую он видел, об извращенных умах и эмоциях, и о тех, кто пользуется этим ради финансовой выгоды. Сколько печальных маленьких человечков тискают бумажных женщин, испытывая приятное возбуждение от своих фантазий и прелюбодействуя в душе! Одна лишь похоть и страх — и ничего больше. Питту не удалось узнать ничего нового: никто не слышал о конкуренте, у которого могла возникнуть необходимость убить Годольфина Джонса, и хватило бы воображения похоронить его в могиле Альберта Уилсона.

Утром Питту не оставалось ничего иного, как вернуться в магазин на Ресуррекшн-роу и заняться фотографиями. Когда он прибыл туда, оба констебля были на месте. Они вскочили, лица у них раскраснелись.

— О! Это вы, мистер Питт, — сказал один из них. — Мы не знали, кто бы это мог быть.

— У кого-нибудь еще есть ключ? — спросил Питт с кривой усмешкой, показав свой дубликат ключа.

— Нет, сэр, только у нас, конечно. Но никогда не знаешь… — Он не договорил фразу, так как речь вряд ли могла идти о сообщнике. По лицу инспектора он понял, что тот придерживается того же мнения. — Да, сэр. — Он снова сел.

— Мы их почти все рассортировали, — с гордостью сообщил второй констебль. — В общей сложности здесь около пятидесяти трех девушек. Некоторых из них он снимал по многу раз.