Алисия сильно побледнела, затем стала пунцовой. Питт не имел в виду наследство, но она подумала, что он говорит именно об этом. Доминик тоже молчал, переминаясь с ноги на ногу. Возможно, ему было неуютно, или же он стоял слишком близко к огню и не мог отодвинуться, не попросив Питта отойти.

— Или ревность, — закончил Томас. — Жажда свободы. Быть может, он мешал кому-то получить то, чего тот отчаянно желал. — Теперь он не мог прямо взглянуть на них. Конечно, они тоже не смотрят друг на друга. — В общем, существует множество причин. — Он слегка отступил, чтобы Доминик мог отодвинуться от огня. — Нужно учитывать их все, пока нам не удастся что-то выяснить.

— Вы… вы собираетесь расследовать их все? — запинаясь, спросила Алисия.

— Возможно, в этом не будет необходимости, — ответил Питт, ненавидя в эту минуту свою работу, поскольку в его душе уже зародилось подозрение. — Как знать, быть может, нам удастся быстро установить истину.

Ей не стало от этого легче, да он и не собирался ее утешать. Алисия сделала несколько шагов и встала между Питтом и Домиником. Томас сотни раз видел этот чисто женский жест: мать защищала провинившееся дитя, жена лгала ради спасения мужа, дочь выгораживала пьяного отца.

— Надеюсь, вы сохраните все в тайне, инспектор, — тихо сказала она. — В противном случае вы можете причинить ненужную боль и запятнать память моего мужа. Я уж не говорю о тех, у кого, как вы намекаете, могут быть подобные мотивы.

— Разумеется, — согласился Питт. — Факты нужно исследовать, но никаких намеков не будет сделано.

Казалось, Алисия не особенно ему верила, но больше она ничего не сказала.

Томас откланялся, и на этот раз лакей удостоверился, что он ушел.

На улице его сразу же сковал холод, несмотря на многочисленные слои одежды. Туман рассеялся, и шел дождь со снегом. Ветер раскачивал лавр и магнолию; все вокруг было темным-темно. Теперь не оставалось ничего иного, как настаивать на вскрытии Огастеса Фицрой-Хэммонда. Нельзя было исключать возможность убийства, но нужно действовать осторожно, потому что это могло навредить многим.

Питт заранее узнал, где найти доктора Макдаффа, и направился прямо к нему.

Дом доктора был таким же большим, солидным и консервативным, как и его хозяин. Ничто в нем не будило воображения, ничто не нарушало безмятежности. Питта проводили еще в одну холодную утреннюю комнату и попросили подождать. Спустя четверть часа его привели в кабинет, уставленный книжными шкафами с томами в кожаных переплетах. Он стоял перед огромным письменным столом, как школьник, отвечающий учителю. Но, по крайней мере, здесь горел огонь в камине.

— Здравствуйте, — мрачно приветствовал его доктор Макдафф. Наверное, в юности он был недурен, но время и раздражительный нрав избороздили чело морщинами, и его портило самодовольное выражение лица. — Чем могу служить?

Питт придвинул к себе единственное свободное кресло и сел. Он не позволит этому человеку обращаться с собой как со слугой. В конце концов, оба они профессионалы, которым платят за то, чтобы они занимались наименее приятными проблемами человечества.

— Вы были лечащим врачом покойного лорда Фицрой-Хэммонда до самой его смерти… — начал Томас.

— Да, действительно, — ответил доктор Макдафф. — Но вряд ли это лежит в сфере интересов полиции. Этот человек умер от сердечного приступа. Я сам подписывал свидетельство. И я ничего не знаю об ужасном осквернении могилы, которое имело место после того. Это ваше дело, и чем скорее вы с ним разберетесь, тем лучше.

Питт кожей чувствовал враждебность, витавшую в воздухе.