Она опять пожимает плечами. Садится прямо и откашливается.

— Я принимала «Сероквель», но он мне не подошел, — говорит она, отводя назад плечи. На этот раз ее голос звучит уверенно. — От него я чувствовала себя уставшей и стала набирать вес. На руках появилась какая-то мерзкая сыпь.

— А сейчас?

— Сейчас я принимаю «Рисперидон».

— Сколько?

— Четыре миллиграмма дважды в день.

— Помогает?

— Кажется, но я хочу сократить дозу. А в конечном итоге вообще отказаться от него.

— Связано ли это с тем, что ты и весь остальной мир считаете сумасшествием? То есть если ты принимаешь лекарство, значит, ты сумасшедшая?

— Ну, вроде того.

— Ясно.

— А еще мне не нравится зависеть от чего-то.

— От чего именно?

— От людей, мест, вещей.

— И от Джозефа… доктора Эпплбаума, твоего прежнего психиатра?

Она смотрит на меня с вызовом.

— Я стала зависимой. Он ушел на пенсию.

Я несколько мгновений молчу, глядя в анкеты.

— Ты фотограф? — спрашиваю я.

— Вроде того, — отвечает она. — Недавно окончила университет. Я уже говорила по телефону, я ищу работу.

— Фотографа?

Она кивает.

— Какой вид фотосъемки?

— Фотожурналистика.

— Интересно, — говорю я. — А почему тебя привлекла именно такая деятельность?

— Мне нравится снимать. — Она улыбается. — Всегда нравилось. На мое тринадцатилетние отец подарил мне одноразовый фотоаппарат, и я просто заболела фотографией. Для меня это был способ впитывать истину и красоту. Меня это успокаивает.

— Каким образом?

— Наверное, помогает мне переориентироваться. Меня завораживает момент и возможность изобразить то, что я вижу. Это своего рода увеличенное изображение жизни. Ее упрочение. Ведь она такая же, как и все у меня в голове — шум, дезориентация, замешательство, — все это исчезает в небытие. — Она делает паузу. — Простите. Все звучит напыщенно.

— Мне так не кажется, — говорю я. — Судя по всему, для тебя это важно. Это как маленький плот.

Она улыбается.

— Когда я делаю фотографию, я знаю: то, что я вижу, реально. Зная, какая я забывчивая, я ощущаю спокойствие. Я доверяю ей.

— Насколько забывчивая? — спрашиваю я.

— Очень.

Я замечаю, что ее левая ступня повернута внутрь. Она ерзает на стуле.

Молчание.

— На прошлой неделе, — продолжает она, — я гуляла по Хэмпстедской пустоши. К одной пожилой даме подбежал мужчина и прикрыл ее своим зонтом. Я поймала ее улыбку на фотоаппарат. Я так обрадовалась. Возможно, я позабыла бы об этом, если бы у меня с собой не было фотоаппарата. Фиксация таких моментов проявления доброты помогает мне лучше воспринимать мир. Спокойнее.

— Как бальзам на душу? — предположил я.

— Именно.

— Что ты чувствуешь, когда видишь проявления человеческой доброты?

— Легкость. Как будто мир не так печален и преисполнен одиночества.

Ссутулившись, она вытягивает ноги и слегка раздвигает их. Я наблюдаю, как ее красное платье ползет вверх по бедрам. Не подозревая о том, что ее тело оголяется, она не одергивает платье.