— Было очень весело.

Она опять улыбается, видимо, углубившись в воспоминания о событиях выходных: о медленной прогулке до «Курящего козла», где они с Шоном ели мидии с ямсом и плавающего краба и запивали все это вкуснейшим красным вином; о том, как он заметил ее робость и успокоил улыбкой; о долгих разговорах; о поездке в такси домой; о поцелуях; о том, как он поутру пек для нее блинчики, которые плавали в сливочном масле и сиропе — ее любимое блюдо.

Интересно то, что она пропустила тот этап, когда они занимались страстным сексом, но я заполнил пропуски. Позволил себе пофантазировать, как лихорадочно сплетаются два возбужденных молодых тела.

Алекса смотрит на литографию женщины с длинной шеей — она прислонена к окну — и сама вытягивает свою. В конечном итоге ее взгляд останавливается на картине у меня над головой.

— Одна из ваших пациенток? — Она указывает на картину.

— Да, — отвечаю я.

— Вам нравится? — спрашивает она. — Или вы повесили ее потому, что у вас не было выбора? Как-никак вам не приходится смотреть на нее.

Я продвигаюсь вперед в своем кресле, поворачиваюсь и смотрю на картину. Мое внимание приковано к утесам.

— Мне она нравится, — говорю я. — А тебе?

Ее мимика выражает сомнение.

— Гм, не знаю, — отвечает она.

— Почему?

— Уж больно она холодная. На нервы действует.

Я жестом предлагаю ей продолжать.

— Наводит меня на мысли о тех способах, какими я могла бы там уйти из жизни, — говорит она, скрещивая руки на груди.

Я откидываюсь на спинку кресла.

— Например?

— Например, спрыгнуть с утеса. При ударе о воду я бы свернула себе шею. И плавала бы там по кругу. Как мусор, который не выбросил ребенок, игравший в песочном замке. Я бы медленно дрейфовала. И билась бы головой об острые камни, пока…

Она делает паузу.

— …пока какой-нибудь бедняга, выгуливающий собаку, не нашел бы меня. Если бы это была женщина, она дико завопила бы, увидев, как я плаваю лицом вниз. Мои волосы были бы запачканы кровью. Она бы тут же позвонила в службу спасения. Меня бы унесли на носилках.

Она откашливается.

— Есть еще лодка, — продолжает она. — Я представляю, что села на мель. Не могу плыть. Через какое-то время я умираю от обезвоживания, кружащие в небе чайки пикируют вниз и выклевывают мне глаза. Медленная и мучительная смерть. Или оказаться старой и одинокой на маяке, как у Вирджинии Вульф. Там нет ничего, кроме моих мыслей, которые топят меня в отчаянии. Постепенно мои волосы седеют от безумия.

— Опять это слово, — говорю я, — «безумие».

Она опускает глаза долу.

Одну стопу поворачивает внутрь.

— В Арчуэе, — говорит она, — есть мост. Он недалеко от моего дома.

Я киваю. Я знаю этот Мост прыгунов. И знаю, что поздними вечерами там совершается множество самоубийств.

— Я иногда хожу туда, — говорит она, — когда мне грустно. Смотрю на движение внизу.

— И думаешь о том, чтобы спрыгнуть?

— Иногда…

Она замолкает, не договорив.

Я жду.

— Я пытаюсь представить, что думала моя мама, прежде чем бросилась под поезд.

Я киваю.

Она залезает в свою сумку, достает «Зиппо» и пачку «Лаки страйк». Озадаченно глядит на них.

— Вообще-то здесь не курят.

Она мрачно смотрит на меня и убирает пачку обратно в сумку.

— Что ты представляешь? — спрашиваю я.