Что именно было написано на деревяшке, Ольга не знала. Не видела. Она могла лишь наблюдать реакцию людей, которые, нечаянно бросив взгляд на надпись, брезгливо морщились и отводили глаза. И это неведение мучило Ольгу едва ли не больше всей ситуации, в которой она оказалась. Даже сильнее близкой и, как она знала, неминуемой смерти.

Девушка брела по снегу, босая, в длинной льняной рубахе, практически балахоне, типа того, который они нашли в дипломате, спрятанном в каменном мешке на зловещем плато Сейв-Вэр. Точно в таких же были на своем жутком обряде в таинственной мурманской пещере члены тайного общества «Туле».

Под балахоном на теле ничего больше не было. Кроме крупных трясущихся мурашек и липкого противного пота. И от нее, она это чувствовала, пахло точно так же остро и выморочно, как от земли под ногами. Сзади в спину Ольгу подталкивал холодным тупым автоматным дулом кто-то невидимый и страшный.

Она ясно видела себя со стороны. Всю целиком. Кроме той самой непонятной и жуткой деревяшки, болтающейся на груди и больно стукающейся о ребра.

Или это была не она? А просто кадры из какого-то фильма про войну, который напугал ее в детстве, оставив в одном из дальних закоулков памяти чувство холодного ужаса и полной безнадежности?

Но, наблюдая себя со стороны, замерзая и поскальзываясь, идя прямиком к смерти, Ольга одновременно знала, что это — сон.

Снова — тот же самый. Который снился ей вот уже пару месяцев, с тех самых пор, как она вернулась из Мурманска.

Увы, но осознание того, что все происходящее — всего лишь ночной кошмар, нимало не утешало. Состояние не делалось ни менее жутким, ни менее реальным. Просто сам кошмар и его осознание существовали по отдельности, не пересекаясь и не микшируя друг друга. Как две равноправные самостоятельные части ее личного бытия.

Каждую ночь, как и сегодня, девушка просыпалась оттого, что занемевшие ноги начинали дико болеть от холода и снега. Их сводило судорогой, простреливало икры, скрючивая пальцы и стопы. Однако сегодня к боли в ногах прибавилась еще одна. Кто-то невидимый и жестокий вводил в ухо тугой металлический стержень, надавливая и подкручивая, словно вгонял шуруп в стену. От этого прямо в середине головы возник дикий, невероятно высокий звук — предвестник еще одной дикой боли. Но пока боль не материализовалась, звук жил в мозгу, радужно переливаясь, словно играя, вызывая мучительное желание изо всех сил тряхнуть головой или засунуть прямо под череп пятерню, чтобы с корнем вырвать это гнусное, раздражающее, чужеродное…

Ольга дернулась, застонала и открыла глаза.

Макс, услышав ее движение, не просыпаясь, успокаивающе протянул руку.

— Ш-ш-ш… Оленок, все хорошо, я с тобой…

Девушка прикрыла глаза, еще не освободившись от кошмара, и снова возник тот самый металлический звук.

Зуммер мобильного телефона, сброшенного на ковер у низкой кровати, как раз рядом с ухом. Всего-то!

Ну да, конечно, они с Максом занимались любовью и столкнули маленькую трубку с тумбочки. И теперь она настойчиво сигнализировала о том, что пришла смска.

— Оленок, что? — Макс все же проснулся.

— Твой телефон, — осипшим, еще передавленным страхом голосом ответила девушка, — кажется, смс. — Поднялась и, едва ступая на стреляющие судорогой ноги, пошла в душ, смыть ужас и боль.

Макс зашлепал рукой по ковру, поймал тренькающее чудо технической мысли.

«Хогон согласен, жду в Бандиагаре. Моду».

— Оленок! — радостно завопил мужчина, мгновенно проснувшись. — Оленок! Ура! Я попаду в пещеру! Оленок!

Он вскочил с постели, влетел в ванную, прямо под сильные горячие струи воды, и, целуя и тормоша мокрую, еще не пришедшую в себя девушку, как ребенок, неожиданно получивший вожделенную, но совершенно неожидаемую игрушку, счастливо повторял одну и ту же фразу:

— Хогон согласен! Согласен! Я попаду в пещеру!

И Ольга, невольно поддавшись его ликованию, совершенно еще не понимая, кто такой хогон, и о какой пещере речь, тихонько и радостно засмеялась, осознав, наконец, что то, жуткое, недавнее, было ничем иным, как обычным кошмаром.