|
Оленин[32 - Оленин Алексей Николаевич (1763–1843) – литератор, археолог, директор Публичной библиотеки в Петербурге, президент Академии художеств.]. Видел я также раза два сидевшего в уголку с подобострастием семеновского полковника А. А. Писарева[33 - Писарев Александр Александрович (1780–1848) – драматург, генерал, был одно время военным губернатором Варшавы.]. Впоследствии стали ездить П. А. Кикин, князь Платон Шихматов, Николай Иваныч Гнедич, сенатор Захаров[34 - Захаров Иван Семенович (1754–1816) – сановник, писатель, переводчик, председатель шишковской «Беседы».], Висковатов[35 - Висковатов Степан Иванович (1786–1831) – драматург, переводчик.], Стурдза[36 - Стурдза Александр Скарлатович (1791–1854) – дипломат и публицист крайне реакционного направления.], князь Горчаков[37 - Горчаков Дмитрий Петрович (1758–1824) – поэт, член шишковской «Беседы».], Станевич[38 - Станевич Евстафий Иванович (1775–1835) – поэт-шишковист.], П. Ю. Львов[39 - Львов Павел Юрьевич (1770–1825) – писатель, член шишковской «Беседы», автор нашумевшей в свое время сентиментальной повести «Российская Памела» (СПБ. 1789).] (сочинитель Храма славы русских героев) и Гераков[40 - Гераков Гавриил Васильевич (1775–1838) – автор бездарных произведений охранительного направления.]. В первую половину зимы 1811 года родилась и образовалась мысль составить «Беседу русского слова», которая и была приведена в исполнение. Я, так же как и Писарев, смиренно сиживал иногда в углу большой гостиной безмолвным слушателем того, что читалось и говорилось в этих собраниях. По совести должен я сказать, что ничего замечательного не происходило и даже тогдашним моим понятиям не удовлетворяло. Что бы кто ни прочел – все остальные говорили одни пошлые комплименты; критические замечания были еще пошлее. Только иногда горячился и бормотал князь Шаховской да отпускал злые эпиграммы в виде похвал Алекс. Сем. Хвостов на своего однофамильца графа Хвостова, который принимал их за наличную монету. Помню я одну его наивную выходку, которая заставила всех долго смеяться. Читал какую-то свою пиесу в прозе Станевич; по окончании чтения Шишков и кто-то другой стали его хвалить; вдруг граф Хвостов встал с кресел, подошел к Державину, потрепал его по плечу и сказал: «Нет, Гаврила Романыч, он не наш брат, а их брат» – и указал на Александра Семеныча Шишкова и П. Ю. Львова. Все захохотали, хотя не вдруг поняли. Граф Хвостов хотел сказать, что Станевич не лирик, а прозаик и критик.
Шишков не был увлечен и обольщен блистательным успехом трагедии Озерова «Дмитрий Донской». Он превозносил преувеличенными похвалами «Эдипа в Афинах» и даже «Фингала», но ожесточенно нападал на «Дмитрия Донского». Шишков принимал за личную обиду искажение характера славного героя Куликовской битвы, искажение старинных нравов, русской истории и высокого слога. Всего более сердили его слова Донского, которыми он описывает, как увидел в первый раз Ксению в церкви:
Исчезли в мыслях храм, останки те нетленны, Пред коими и дочь и матерь преклоненны, Молили пременить на милость гнев небес.
«Хорош великий князь Московский! – говорил Шишков. – Увидав красивую девицу в Успенском соборе, невзвидел святых мощей и забыл о них. Можно ли написать такую дичь о русском великом князе, жившем за четыреста лет до нас?» Не менее сердили его слова Дмитрия, который в оправдание своей любви говорит Брянскому[41 - Брянский Яков Григорьевич (1790–1853) – выдающийся актер-трагик петербургской сцены. |
