Вскоре после свидания с Шолль, она явилась ко мне с просьбой одолжить ей том Гете ("Кюршнеровского издания"); в Дорнахе у нее не было естествознания Гете; я увидел, что я задел в ней какую — то струнку, может быть, ее годы изучения именно этих вопросов; и ей захотелось заработать: для себя самое. В ней заварилась какая — то исследовательская мысль; я убежден: если бы диссертация о работах доктора по Гете была бы написана Шолль, а не Штейном, это было бы событием.

Но Шолль, как большинство внутренних учеников первого призыва, поразительно мало писала; и больше думала; я полагаю, что если бы иные из современных "докторов" от антропософии меньше бы писали и больше б думали, вываривая свои мысли, как Шолль, Унгер, Вальтер, Бауэр, Пайперс; и наоборот: если бы эти последние больше б писали, несколько уменьшив к себе свои "строжайшие" требования, — антропософская литература приобрела бы больший удельный вес, ибо Шолль, Бауэр, Вальтер, Унгер видятся мне подготовляющими лабораторию материалов для будущих новых "систем" мысли в большей степени, чем легко говорящие и легко пишущие, часто очень талантливые и скорые на дело мысли "Штейны".

Тогда имели бы мы не только сборники "взглядов и нечто" на новые идеи в математике, физике, химии, истории, а как знать: не фундаменты ли к новым основам самой математики, физики, химии.

И конечно: имели бы новую всемирную историю.

Я отметил в убогих словах лишь группу германских деятелей эпохи 12–16 годов; были в Германии ряд других внутренних учеников Штейнера в описываемую эпоху, до нее, после; ввиду ограниченности места я лишен возможности охарактеризовать ряд других деятелей, принадлежащих к иным странам [органам]; хочется лишь назвать барона Валлена, яркую, крупную фигуру, — это деятель Скандинавии (швед); вспоминается мне умная, твердая, образованная, интересная фрау Гельм — Гойден, председательница Христианийской [Христианской (Осло)] ветви; встает благородный образ графини Гамильтон (шведка); вспоминается сердечный, исстари в Англии пламенеющий "дедюм" Штейнера Колисон; вспоминаются и иные, — знакомые, полузнакомые, образующие передовую фалангу деятелей. Все это — яркие, сильные духом, оригинальные личности. Слыша нелепое обвинение, бросаемое Штейнеру в том, что у него нет яркой школы, я всегда улыбался, такой яркости во внутреннем смысле я нигде не встречал: "эсотерики" моего времени в разрезе внешне культурных усчремлений — фшуры разнообразнейших вкусов, специальностей, классов: мистик — философ Бауэр, практик — художница Штинде, естествоиспытатель д-р Пайперс, поэт Моргенштерн, математичка Шолль, вольно мыслящий Вальтер и твердо мыслящий Унгер, теософка Фелькер и теолог — пастор Риттельмейер, — где встретите вы такое своеобразное сочетание людей, из разных обителей культуры пришедших к праксису самосознния и достигших в этом большого углубления? Они схватывались; композиция целого, коллектив, являла мощную картину, отражавшую Рудольфа Штейнера; каждый из этой коллегии людей был отмечен непередаваемой печатью; об этой печати, о стиле ее, как не скажешь: "Он веял где хотел и как хотел; и не ты знал откуда он приходил, куда уходил". Так только можно выразиться о внешней деятельности "эсотерика"; и то, что веет, приходит и уходит, чего не ухватишь руками, не зарегистрируешь словами и меньше всего измеришь заслугами, — "конкретный дух".