Помню, — он подошел ко мне, спрашивал: "Как полагаете вы, — революция вспыхнет в России?" — "Теперь?" — "Да". — "Не думаю!" Он знал: революция — будет; но он не знал сроков и форм ее.

Помнится встреча с ним — в миг первых выстрелов. Было объявлено: война — грянула; но казалось, она — далеко; Швейцария нейтралитет соблюдает: и мы под кровом.

Вдруг!

Помню: вечер; мы с А. А.Т., кончив работу, спускаемся вниз, к Арлесгейму; вон — мирные домики Дорнаха; далее — даль: и — равнина; в дни редкие — гребни Эльзаса видны, а обычно там — дымка; туда убегает равнина; но что это? Гром? Очень странный, короткий; и странная муть: не то дымка дождливая, не то — туман, не то — дым; вероятно, — гроза; а внизу, меж холмом и меж Дорнахом — кажущаяся одинокою черненькая фигурка: стоит на дороге, склонив свою голову, будто в раздумье; и будто — прислушивается. Уж не к грому ли? Переглянулися мы с А. А.Т.: то доктор. Чего он — "такой"? Нет обычной уверенности; не знает: идти, не идти? Остановился и слушает: гром… Гром ли? Я отогнал от себя одну мысль: быть не может! В Швейцарии, в мирной стране мы! А доктор, увидевши нас, — поджидает; подходим и останавливаемся; он будто нас ждал; не здороваясь с нами, глазами показывает на далекие мути; рокочет недоумевающе: "Гром пушек?" Сомнения нет: это — пушки (в то время под Базелем происходило сражение, во время которого корпус французской армии [корпус французский] прижат был к границе); "Гром пушек", — уже без вопроса; мы молча стояли втроем; мы пошли; нерешительно, едва простившись, пошел он от нас прочь, склонив низко голову и останавливаясь, вытягивая ухо туда, где СТУЧАЛО.

Уже в Арлесгейме узнали, что — пушки: не гром; дымка, даль закрывавшая, — дым; громче грохотали пушки.

И на другой день в газетах тревожное: "Битва под Базелем".

Первое впечатление войны: еще крепче схватиться за общее дело; все мы, — кто бы ни были — русские, немцы, австрийцы, Французы, поляки: мы — братья в несчастьи; мы — жертвы "политик" преступных; "политика" наша: схватиться за общее дело, остаться при стройке; мобилизованный Штраус (баварец), который шел в армию ухаживать за пленными ранеными, все записывал слова русские, чтобы быть полезным увечным, могущим попасть к нему. Нас связали: "любовь, солидарность, ответственность". Еще теснее связались в дни паники мы; в ожиданьи исхода, толпой, вместе с доктором — было библейское что — то; но вот паника улеглась; погнали швейцарцев всех видов оружия: когда границу минировали, улеглось это чувство опасности; здание продолжали обстукивать под грохот пушек, с сознаньем, что пушки его могут разрушить; явились иные заботы: толпою бродили солдаты (порою и пьяные); случаи были: врывались они сквозь ограду постройки: шутили, курили средь гор просто щепок; опасность была велика; холм объят был пламенем (пять деревянных бараков, контора и здание и горы щепок); мужчины — работинки организовали охрану: и ночью, и днем; были вахты, особенно по воскресеньям, когда с высей Гемпена прямо валили на нас толпы артиллеристов, рояся перед Гетеанумом: "Что?" — "Идем: смотреть!" и т. д. Очень помню одно воскресенье; мы были в кантине; пришел туда доктор; вокруг него уже зароились с газетами; и обсуждали свое положенье; надевши пенснэ, слушал он. Я не помню, что нужно мне было на стройке, куда я пошел; меж кантиною и Гетеанумом вверх уходила дорога; а к ней выводила тропинка с пространства холма, мимо легких бараков, столярен, к калитке; дорога шла к Гемпену.