Много лет спустя, вспоминая о встрече с Крутиковым, я невольно поражался, как этот скромный армейский офицер, заброшенный в медвежий угол, вдали от жизни и культуры, так пророчески предчувствовал неизбежность той трагедии, которая черев 12 лет разыгралась на полях Маньчжурии.

Или еще одно, последнее воспоминание. Мы уже в Верном. Партия новобранцев сдана местному начальству, и отец стал свободным человеком. Больше никаких забот у него нет. Верный — изумительно красивое место. Он лежит у самого подножья высокого, увенчанного вечными снегами Александровского хребта. Его белые домики утопают в богатой южной зелени. Весь городок похож на большой цветущий сад, орошаемый шумными и веселыми горными водами.

Отец свел знакомство с врачами и офицерами местного гарнизона. Небольшая компания альпинистов приглашает его принять участие в восхождении на высшую точку Александровского хребта. Предложение заманчивое, но как быть со мной? Ведь предстоит подъем на 16 тыс. футов! Отец колеблется и сначала решает оставить меня внизу. Я в полном отчаянии и негодовании. Я бешено сопротивляюсь. Я клянусь и божусь, что ни в чем не уступлю взрослым, что никто не услышит от меня в пути ни одной жалобы. Отец в конце концов смягчается и, к моему несказанному восторгу, решает веять меня с собой.

И вот мы в пути. Тяжело нагруженные разным «альпинистским снаряжением» местной работы, мы медленно карабкаемся верхом по крутым склонам хребта. Что ни шаг, то смертельная опасность: узкие тропинки, бездонные пропасти, отвесные скалы, исполинские, в несколько обхватов, деревья, перевитые южными лианами. Нижние склоны хребта покрыты поясом густых девственных лесов, наполненных дикими зверями и ядовитыми змеями. То и дело воздух оглашается какими-то странными и зловещими криками, какой-то подозрительный шорох раздается за непроницаемой сеткой вьющихся растений. То и дело нашей маленькой кавалькаде приходится останавливаться, и проводники начинают прорубать топорами дорогу через чащу кустарников и лиан. Закинув голову, смотришь вверх на деревья — вершины их уходят далеко в небо. Они так высоки и так могуч их ствол, что его не берут ни пилы, ни топоры. Их можно только взрывать. Местные жители именно так и делают, сбрасывая с утеса на утес обломки взорванных деревьев, пока, наконец, израненные и размельченные, они не докатятся силой своей тяжести до расположенных у подножья селений.

Но вот пройдены леса. Пошли альпийские луга с пестрыми, красивыми цветами. Ставим походные палатки и располагаемся на ночлег. Варим на костре чай, жарим баранину и на несколько коротких часов засыпаем до рассвета. С зарей трогаемся в дальнейший путь. Но теперь мы перестраиваемся. Кони остаются здесь и будут дожидаться нашего возвращения. Дальше им нет пути. Мы все нагружаемся рюкзаками (конечно, местного происхождения), веревками, палками, топориками и всяким иным горным оборудованием. Теперь перед нами самая трудная часть подъема. В течение долгих часов под руководством двух опытных проводников мы медленно ползем вверх. Камни, расщелины, кручи. Кручи, расщелины, камни. Бешено мчатся вспененные горные потоки. Мрачно зияют темные пасти бездонных провалов. Гудит ветер. Клубятся сырые туманы облаков. С каждым шагом вперед все труднее дышать, все больше усталость. Но мы идем, идем, цепляясь за утесы, повисая над пропастями, перепрыгивая через расщелины. Отец подходит ко мне и немножко лукаво спрашивает:

— Ну что, не жалеешь, что пошел?

Я смертельно устал, мне больше всего на свете хочется упасть на землю, не идти, не двигаться и лежать, лежать без конца. Однако я скорее умру, чем покажу это. И потому, слегка пожав плечами, с деланной небрежностью я отвечаю:

— Какие пустяки! Я чувствую себя очень хорошо.

Отец понимает мое состояние и крепко берет меня под руку.