Что со мной случилось?

   Боль пришла неожиданно. Я выгнулась, чувствуя, как вдоль позвоночника разгорается пламя, охватывает все тело, сковывает разум и чувства. Кричать я не могла.

   На лоб легла прохладная ладонь, кто-то прижал меня к постели.

   - Анна, успокойся, - ласково сказала Сольвейг. - Тебя посмотрит лекарь, все будет хорошо!

   Если бы я могла... боль усиливалась, звуки слились в один. Я вырывалась из чьих-то рук, не в силах ни закричать, ни объяснить, что происходит. Впрочем, что происходит, я и сама не знала.

   - Девушка, успокойтесь, - лекарь пытался мне что-то втолковать. - Прекратите панику, пожалуйста. Я не смогу понять, что с вами, если вы будете вырываться.

   Легко было сказать, но я почти не владела собственным телом. Кое-как я заставила себя абстрагироваться, думать о доме и не чувствовать всепоглощающую боль.

   Меня раздели и осмотрели. Каждое прикосновение лекаря рождало всплеск боли. Я услышала сдавленный шепот Сольвейг:

   - У нее синяки остаются после каждого прикосновения...

   И слезы покатились из глаз против моей воли. Кажется, очередной враг достал меня. Или я просто заболела какой-то местной болезнью? Нет, это вряд ли: лекарь не может понять, что со мной.

   В конце концов, мне просто дали вдохнуть эфир, но боль не отступила. Тело сделалось покорным и безвольным, в голове помутилось, но, ни ошеломляющая боль, ни тошнота не прошли. Я просто перестала вырываться, а внутри все так же кричала.

   Лекарь сдался примерно через час. Он понимал, что отказ от моего лечения практически лишит его работы, если не жизни. Но он не знал, что со мной. В этот момент я уже не могла испытывать страха. Пришло простое осознание: рассвет я уже не встречу. Не увижу своей семьи. Не увижу Вилдэра. А ему наверняка даже не сообщили. Вот так глупо расстаемся.

   Интересно, есть ли хоть малюсенький шанс, что после смерти в этом мире я вернусь в свой? Нет, конечно, нет. Глупости это.

   Боль стала привычной подругой. Я уже почти не обращала на нее внимания, только слегка содрогалась от особенно сильных приступов.

   Сольвейг сидела рядом и гладила меня по руке, не зная, что это простое движение причиняет мне невыносимые страдания.

   Тяжелые шаги слились с калейдоскопом звуков моей голове, но Сольвейг тихо удалилась. Кровать прогнулась под весом посетителя, и теплая рука осторожно погладила меня по волосам. Так гладил только Вилдэр. Ему почему-то нравилось пропускать пряди волос через пальцы.

   И вновь ни сказать, ни поднять руку у меня не получилось. Я лишь слабо дернулась в его сторону, ища защиты и ласки. Он осторожно поднял меня на руки, не обращая внимания на отсутствие одежды, и принялся укачивать, как маленькую.

   - Тихо, не плачь, - он поцеловал меня в лоб, и я даже почти не почувствовала боли. - Все будет хорошо, счастье мое.

   И голос сорвался.

   Я едва не взвыла. Если уж мой Вилдэр не может совладать с голосом, то дела мои плохи. Я хотела бы сказать ему, что люблю его, но не могла. Надо было раньше, и почему я так боюсь этих слов? Дитя двадцать первого века, в котором любовь возведена в степень материальных благ.

   - Анна, - прошептал он, целуя меня в макушку, - родная. Потерпи, скоро все кончится.

   Кончится? Как же не хотелось умирать вот так, в его объятиях, чувствовать, как он тяжело дышит.

   - Я буду рядом, любимая.

   Любимая...можно ли полюбить за такой короткий срок или эти слова пришли как последняя отчаянная попытка вернуть мне желание жить? Если бы дело было лишь в нем. Если бы я могла вынырнуть из этого кошмара...

   Ушел бы он, что ли.