|
Но кладбище поглотили трущобы, все поросло травой, а памятник был обезображен какими то вандалами. Ходили слухи, что кладбище будет перенесено в более удаленный район Англии, хотя в то время уже довольно трудно было отыскать на самом деле удаленный район. – Ну и как вы основали общество и сохранили мою могилу? – нетерпеливо спросил Бартон. Он уже свыкся с мыслью, что был когда то мертвецом. Но разговаривать с кем нибудь, кто видел твою могилу! От этого у него прошел мороз по коже. Фригейт глубоко вздохнул и произнес извиняющимся тоном: – Нет. К тому времени, когда у меня появились возможности это сделать, я не имел морального права тратить время и деньги на мертвеца. В мире стояла такая кутерьма. Во внимание принимались только живые. Загрязнение окружающей среды, нищета, голод и так далее. Проблемы живых стали самыми важными в мире. – А как же большая и самая полная биография? Снова Фригейту пришлось говорить извиняющимся тоном. – Когда я впервые прочел о вас, я думал, что только я один питаю к вам такой интерес или вообще знаю о вас. Но в шестидесятые годы интерес к вашей личности увеличился. О вас было написано немало книг и даже одна о вашей жене. – Об Изабелле? Кто то написал о ней книгу? Но зачем? Фригейт улыбнулся. – Это была весьма интересная женщина. Очень назойливая, должен признать. К тому же, похоже, шизофреничка, тешившая себя самолюбием. Очень немногие могли простить ей то, что она сожгла все ваши рукописи и путевые заметки… – Что? – взревел Бартон. – Сжечь… Фригейт кивнул и добавил: – Ваш врач Гренфелл Бэйкер назвал это «безжалостной катастрофой, последовавшей за оплакиванием вашей смерти». Она сожгла ваш перевод «Благоуханного Сада», заявив, что вы не хотели его публиковать. И только крайняя необходимость в деньгах заставила вас отнести перевод в издательство. А так как теперь в них нет нужды, то, как она заявила, «пускай это уйдет вместе с ним!» Бартон не мог произнести ни слова. За всю его земную жизнь он лишь однажды испытал такое нервное потрясение. Фригейт искоса посмотрел на него и улыбнулся. Казалось, ему доставляло удовольствие видеть растерянность Бартона. – Сожжение «Благоуханного Сада» хоть и было само по себе скверным актом, но это было не самое жуткое. Сжечь оба комплекта ваших дневников, личных записей, в которых, как предполагали, вы поверяли самые сокровенные мысли и наиболее жгучие неприязни – этого я бы никогда не смог простить. Не только для меня, но и для многих других это было невосполнимой потерей. Сохранилась только одна небольшая записная книжка, да и та сгорела при бомбежке Лондона во время Второй Мировой Войны. Он помолчал немного, а потом спросил: – Это правда, что на смертном ложе вы приняли католичество? Об этом заявила ваша жена. – Не помню, – удивился Бартон. – Изабелла обхаживала меня с этой просьбой многие годы, хотя никогда не осмеливалась настаивать. А когда я в конце концов заболел, то, может быть, и обещал ей это, но только чтобы сделать ей приятное. Она была так расстроена, так удручена, так напугана мыслью, что моя душа будет гореть вечным огнем в аду. – Значит, вы любили ее? – удивился Фригейт. – Я бы это сделал и для собаки. – Для человека, который может быть в высшей степени искренним и непосредственным, вы иногда бываете очень двусмысленным. Этот разговор состоялся через два месяца после Первого Дня Первого Года, на второй стадии их любопытных взаимоотношений. Фригейт стал ближе, но в то же время начал сильнее раздражать его. Американец всегда был сдержан в замечаниях относительно различных качеств Бартона, несомненно из за того, что не хотел обидеть его. Фригейт сознательно избегал вызывать гнев у кого бы то ни было, но в то же время неосознанно пытался противостоять всем. |
