Еще тяжелее оказалось читать о нас, о его друзьях. Заметки его в дневнике были либо исполнены злобой, либо представляли собой порнографические описания. Много раз он с гневом бранил меня и со страстью рисовал себе постельные сцены, в которых участвовала моя жена Мала, даже проставляя при этом — разумеется, только чтобы подогреть себя — «даты», где некоторые чуть ли не совпадали с днем нашей свадьбы. Ну и конечно, не раз. О Люси он писал с похотливой неприязнью. Напрасно я рылся в коробках, надеясь найти хоть слово любви или дружбы. Невозможно было поверить, что столь открытый, столь страстный человек не сумел оставить после себя ни единого доброго слова о жизни. Тем не менее это оказалось именно так.

Я не стал показывать бумаги Люси, она все поняла по моему лицу.

— Это был уже не он, — машинально утешила она меня. — Это была его болезнь.

Знаю я, что это за болезнь, подумал я про себя и дал себе слово выздороветь. С этой минуты моя связь с миром таинств оборвалась. Хватило одной недели покопаться в грязи и мерзости, скопившейся в чайных коробках, чтобы Месмерова жидкость испарилась из меня навсегда.

Элиота похоронили там, где он хотел. Обстоятельства смерти, конечно, создали некоторые сложности, но в конце концов местное духовенство, не выдержав гнева Люси, решило закрыть глаза на детали и дало согласие предать покойного освященной церковной земле.

На похороны прибыл один из членов Парламента, член Консервативной партии, который когда-то учился с покойным в одном классе.

— Бедный Эл, — громко сказал член Парламента. — В школе все говорили: «А кем, интересно, станет Эл Крейн?» А я говорил: «Может быть, даже кем-нибудь чуть ли не великим, если, конечно, не застрелится раньше».

Сейчас этот джентльмен состоит членом Кабинета и, следовательно, находится под зашитой Особого подразделения. Думаю, он и не догадывается, до какой степени ему нужна была защита в то ясное солнечное утро в Уэльсе.

Так или иначе, других слов над гробом никто все равно не произнес.

На прощание Люси протянула мне руку. Больше мы с ней не виделись. Я слышал, она быстро вышла замуж за какого-то совершенно неинтересного человека и уехала с ним в Америку, на запад.

А в тот день, вернувшись домой, я понял, что мне необходимо выговориться. Мала села рядом и стала слушать меня с участием. Невольно я проговорился и о коробках.

— Ты же знала его. Ты подумай! До какой же степени он был болен, до чего же псих, если так расписывал свои фантазии о ваших якобы постельных играх. Да еще и даты к ним ставил! Например вот, когда мы только-только вернулись из Венеции. Например, когда мы с Люси остались вдвоем на баркасе, а он уехал на лекцию в Кембридж.

Мала поднялась, повернулась ко мне спиной и еще ничего не успела ответить, как вдруг я понял, что она мне сейчас скажет, и почувствовал, как в груди все вот-вот разорвется с треском, похожим на треск падающих деревьев или ломающегося льда. Ну конечно, ведь она сама тогда предупредила меня, чтобы я не доверял чересчур Крейну, предупредила тогда с упреком, горьким и страстным, обращенным к нему, не ко мне, и я, изумленный тогда самим этим фактом, не понял его истинного смысла и не услышал истинного предупреждения.