Изменить размер шрифта - +
Ночная сиделка, увидев пустую кровать, пошла искать пациентку и нашла ее все на том же кресле в саду, с устремленным в никуда взором, в промокшем от росы платье и с мурашками на молочно-белой коже.

Мастер Медуница очень расстроился тогда, не столько из-за жалости — личности с натурой администратора затруднительно испытывать жалость к той, в ком жизни не больше, чем в восковой фигуре, — сколько из страха, что семья пациентки узнает об этом упущении и заберет ее из «Циннии», лишив лечебницу значительной доли доходов. Двух сестер уволили, ночному санитару вынесли строгий выговор, однако на больной проведенная в саду ночь сколько-нибудь заметным образом не отразилась.

Ее имя, согласно записи в истории болезни, было Эрефина, но Медуница не допускал никакой фамильярности в отношениях между персоналом и пациентами, или «гостями», как он выражался, особенно когда дело касалось «гостей» из знатных домов — какими бы интимными эти отношения ни являлись и каким бы малоприятным ни был сам пациент. В лицо, в это пустое лицо, которому оживление придало бы редкую красоту, больную именовали исключительно «леди Примула» или «миледи». Уважительные слова и прикосновения заботливых рук, судя по всему, значили для нее не больше, чем ночная роса. Если бы и она, и ее служители были смертными, они могли бы между собой потихоньку называть ее бездушной, но эльфы не претендуют на обладание душой — если у них и есть нечто такое, то они об этом не знают.

Сестры и сиделки «Циннии», многие из которых беззастенчиво носили крылья и с полной несознательностью верили в старые сказки, были уверены, что у их недвижимой, безмолвной подопечной, такой красивой и лишенной какой бы то ни было жизни, есть своя история, темная, романтическая, с трагическим оттенком — но если администратор или кто-нибудь еще эту историю знал, для других она оставалась тайной. За мятным чаем, между сплетнями о наплечниках мастера Медуницы и гадких наклонностях близнецов Пиретрум, они называли ее «Тихой Девой-Примулой» и пытались разгадать, что же довело ее до столь ужасного состояния, но и самые смелые догадки даже отдаленно не приближались к истине.

Нетрудно было представить себе, что когда-то многие охотно пожертвовали бы жизнью и репутацией ради ее очей, теперь безнадежно пустых — но никому из «Циннии» даже в голову не приходило, что скоро весь мир может укрыться тенью из-за тех же, давно угасших, очей.

 

3

ПОД УКЛОН

 

День выдался хороший, один из немногих за два месяца, прошедших после выкидыша Кэт, с той ночи, когда закончилась его прежняя жизнь — так думал иногда Тео, не подозревая, как искушает этим судьбу. В кои-то веки он выспался как следует, без кошмаров, и это придало его сердцу и походке давно позабытую легкость. (С некоторых пор ему стал сниться один и тот же странный клаустрофобический сон: он находился в комнате, полной дыма или тумана, и смотрел сквозь толстое стекло на недосягаемый мир.) Но сегодня все дурные сны, казалось, испарились под солнцем. Идя через вестибюль с букетом, явно подобранным по телефону, но поставленным во искупление вины в дорогую вазу, он даже поймал себя на том, что напевает старую песню Смоки Робинсона. Хорошенькая секретарша была слишком молоденькой, чтобы заинтересовать его всерьез — тем приятнее, по-своему, ему сделалось, когда она сказала, что у него красивый голос.

— Спасибо, — ответил он. — Я вообще-то певец — по совместительству.

Больше она ни о чем его не спросила, но это не важно — главное, когда тебе напоминают, что в твоей жизни есть нечто большее, чем работа рассыльного. Их группа не репетировала уже три недели, что вопреки обыкновению было связано не с ним, а с контрами между Крисом и Морганом, но он из-за этого не перестал быть певцом.

Быстрый переход