«И вдруг в 250 м разрыв снаряда с черным дымом, через минуту второй, уже значительно ближе. Приказываю схватить оружие и технику (большинство успели прихватить и обувь) и голым бежать в сторону, и сразу же по нашему белью был дан беглый огонь. Самолет-корректировщик точно засек наше расположение, и мы остались в чем мать родила. И вот в сапогах и при оружии, но голым, предстал я перед нач. штаба. Полковника Крицына обуял гомерический хохот, а ночью мои люди работали, голыми проводили связь, комары нещадно помогали, и только к 24–00 была доставлена одежда».

А вот случай 3 марта 1944 года.

«На перекрестке дорог рос ельник, и я в этом месте решил организовать пункт сбора донесений (ПСД). Солдаты Потахов Андрей и Таксис Галина Александровна начали валить лес, чтобы сделать сруб в три ряда, а затем поставить палатку. Сам я пошел в штаб дивизии.

На обратном пути увидел, что почти напротив ПСД в 400 м западнее разорвался снаряд с черным дымом, бегу к ПСД, второй разрыв снаряда раздался в 200 метрах. Приказал своим людям немедленно бежать в сторону, поскольку увидел в воздухе самолет противника, который корректировал эту стрельбу.

Сам бросился в сторону, заметив в снегу какую-то выемку, в нее и упал. В этот миг на перекресток обрушился беглый огонь противника из нескольких орудий, снаряды разрывались тесным кольцом вокруг меня, комья мерзлой земли били меня, а я сам соображал, что если на меня упадет еще и елка, то сучья меня пронзят, но одна из глыб меня крепко ударила, и я потерял сознание».

А я во всей мемуарной литературе и намека не встречал о том, что наши войска в ходе войны хоть когда-нибудь использовали авиацию для корректировки огня нашей артиллерии. И что обидно: по сравнению с тем огромным парком самолетов, которые построили немцы, самолеты-разведчики и корректировщики занимали очень скромное место: FW-189 немцы построили 846 машин, Hs-126 — 510, а помнят их наши ветераны всю войну и на всех фронтах.

В декабре 1940 года в Москве было проведено Совещание высшего руководящего состава РККА. Собралась, так сказать, элита Красной Армии, самые лучшие ее кадры. Обсуждалось, что нужно, чтобы выиграть современную войну. С докладами и с обсуждениями выступили 85 человек. И ни один не заикнулся о том, что артиллерия Красной Армии нуждается в средствах разведки и корректирования огня, даже о самолетах-корректировщиках никто не упомянул. В результате британский историк Лен Дейтон пишет: «Артиллерия Красной Армии по своему уровню соответствовала той, что использовалась на Западном фронте в 1918 году, — это почти то же самое, что назвать ее очень плохой. В грядущих сражениях меньше 50 процентов потерь немецких войск, действовавших на Восточном фронте, приходилось на артиллерийский огонь, в то время как относительные потери от огня англо-американской артиллерии превышали 90 процентов».

Когда я впервые дал эту цитату, то некоторые историки возмутились, обвинив Дейтона в том, что он эти числа придумал, так как подобной статистики не велось. Это не так, эти числа легко получить, если проанализировать статистику немецких госпиталей на Западном и Восточном фронтах: сколько там лечилось от пулевых ранений, а сколько — от осколочных и контузий.

Но вернемся к воспоминаниям А.З. Лебединцева. Положим, что командование 47А не имело средств, чтобы организовать артиллерийский огонь так, как его ведут немцы. Хотя толковые советские генералы умели в этом плане сделать достаточно много даже с теми средствами, что у них были. Горбатов, к примеру, описывает с десяток приемов, которыми они вели разведку целей для артиллерии и вели ее довольно успешно. Кроме того, в армии Горбатова при наступлении каждому стрелковому батальону придавался артдивизион или батарея, и их командиры в бою находились с пехотным комбатом.