– Вы позволите поехать и мне, капитан? – слышится во тьме гнусавый голос репортера. – Я знаком с бароном. Я работал в его газете до того, как перешел в «Жорнал де Нотисиас».

После встречи с капангами, которые сумели поживиться всего лишь пучком рыжих волос, циркачи, Журема и Галль провели в Ипупиаре еще десять дней. Чужестранец начал выздоравливать. Однажды ночью Бородатая слышала, как он на ломаном португальском спросил у Журемы, в какой стране он находится, какой сейчас месяц, какое число. На следующий день он впервые сполз с телеги и на подгибающихся ногах сделал несколько неуверенных шагов. А через двое суток, исхудалый и постаревший, но без малейших признаков лихорадки, уже сидел в лавке и расспрашивал хозяина, который с изумлением смотрел на его череп, о Канудосе и о войне. С каким-то непонятным воодушевлением он заставлял лавочника снова и снова повторять, что полтысячи солдат, отправленных из Баии под началом майора Фебронио де Брито, разгромлены в Камбайо. Эта новость так взбудоражила его, что Журема, Карлик и Бородатая стали опасаться, как бы у него снова не открылась горячка и он не начал бредить на непонятном языке. Но Галль, выпив с хозяином по рюмке кашасы, забрался на телегу, крепко заснул и спал без просыпу десять часов.

Они пустились в путь по его настоянию, хотя циркачи предпочли бы еще задержаться на некоторое время в Ипупиаре, где можно было давать представления и худо-бедно заработать на кусок хлеба. Однако чужестранец опасался, что капанги вернутся-и вернутся за его головой. Он совсем оправился и говорил так убежденно и решительно, что Бородатая, Карлик и даже Дурачок развесили уши. Половины того, о чем он толковал, они не понимали, но их поражало, что любой разговор он непременно сворачивал на мятежников из Канудоса. Бородатая спросила Журему: «Может быть, он один из тех посланцев Наставника, что бродят по свету?» Нет, он и в Канудосе-то не бывал, и Наставника не знает, и даже в бога не верует, и что ему до восставших, она уразуметь не может. Галль потребовал, чтобы они двинулись на север, Бородатая и Карлик согласились, а почему-и сами не сумели бы объяснить. Может быть, оттого, что слабые невольно тянутся к сильным, а может быть, оттого, что впереди их ничто не ждало и выбора у них не было, как не было и воли возразить тому, кто не в пример им твердо знал, чего хочет.

Они вышли на рассвете-осел, запряженный в телегу, по бокам Бородатая, Карлик, Дурачок и Журема, а замыкал шествие Галилео Галль. Целый день молча шагали среди камней и колючих зарослей мандакару. Галль, спасаясь от солнца, надел шляпу, принадлежавшую раньше Педрину. Он так исхудал, что штаны висели мешком и рубаха вылезала из-за пояса. Прошедшая по касательной пуля обожгла щеку и оставила за ухом сизое пятнышко-след, нож Каифы провел глубокую борозду от подбородка к плечу. Тускло светились глаза на изможденном, бледном лице. Шли уже четыре дня, когда у поворота дороги на Ситио-дас-Флорес наткнулись на голодную банду, которая отняла у них осла. Вдали виднелись очертания Сьерры-Энгорды. Разбойники-восемь человек, вооруженных ножами и карабинами, одетых кто во что, в шляпах, украшенных монетами, – прятались в зарослях колючего кустарника, у русла пересохшего ручья. Главарь, низенький, безбородый толстяк с жестокими глазами, похожий в профиль на ловчего сокола, отдал несколько кратких приказаний, и в мгновение ока бандиты зарезали и освежевали осла, разрубили тушу на куски. Зажарили ее, а потом с жадностью набросились на еду. Они, должно быть, голодали уже давно, потому что ликование их было безмерно: насытившись, двое-трое даже запели.

Галилео Галль наблюдал за ними, раздумывая, скоро ли хищные звери, дожди и солнце превратят останки осла в кучу дочиста обглоданных костей: он часто видел в сертанах скелеты людей и животных– они словно остерегали путника, предсказывая, что случится с ним, если он выбьется из сил и умрет.