Прежде, чем ответить, Василий несколько секунд разглядывал красочную иллюстрацию в фолианте. Когда Зараев откладывал на стол драгоценный манускрипт, несколько страниц перевернулось, и вместо ночных созвездий, соединенных сложными схемами — Зараев больше всего времени проводил над разделом, посвященным древней арабской математической астрологии — теперь перед глазами было изображение редкой орхидеи, выполненное так тщательно и красочно, как лишь средневековые художники-миниатюристы умели украшать страницы книг. Человек, которого звали Василием, невольно залюбовался формами и расцветкой чудесного цветка, как будто случайно выроненного на землю из райских садов зазевавшимся ангелом. Около рисунка виднелись алгебраические формулы и геометрические построения, описывающие высшую, математическую сущность растения — ту сущность, благодаря которой его высшим выражением стали именно такие цветы.

— Мне это не нравится, — сказал он наконец. — Задержка составит не меньше трех месяцев. Три месяца в Москве — это для вас смертельно опасно. Кто-то, знавший, что вы не бросите меня сражаться с могущественными врагами в одиночку, мог специально подстроить эту… эту задержку. Чтобы, как только я засвечусь при первом акте мести, через меня выйти на вас.

— Я и это учитываю, — спокойно сказал Зараев. — И мне это представляется тем более вероятным, что среди виноватых в твоей трагедии имеются мои соотечественники. Вполне допустимо, из тех, кто охотится в первую очередь за мной. Но тогда нам тем более необходимо в этом разобраться. И, кроме того… — он помедлил. — Эта трагедия вернулась к тебе как бумеранг, ведь так? Страшно думать, что ты предотвратил подобную трагедию в Чечне, а она настигла тебя в Москве, чтобы ударить по тебе лично. Есть в этом невыносимая подлость — судьбы, людей, кого угодно. Словом, я принял решение. А что до опасности, угрожающей мне… Я ведь сменил внешность, и у охотников осталась одна примета: вот этот манускрипт, с которым я никогда не расстаюсь. Что ж, я готов расстаться с этим манускриптом и сплавить его в руки другого человека — подсадной утки, которую мы сами выберем. Мы десять раз успеем решить все проблемы, пока охотники будут идти по ложному следу. Но все это — вопросы технические. Мы будем решать их по обстоятельствам.

Василий заколебался, возразить ему ещё раз или нет. Он понимал, что решение Зараева окончательное и обжалованию не подлежит, но обязан был возразить против этого безумия. Ведь то была вполне очевидная ловушка, и без Зараева он бы лучше разобрался, кто её поставил и почему. Хоть его сознание и было поражено болью, он все равно оставался одним из лучших людей особого элитного отдела, и боль, заглушавшая другие способности, лишь обостряла его способность верно и быстро анализировать самые сложные ситуации и совершать неожиданные для противника ходы.

И все же, ему оставалось только принять все как есть. (Потом он солжет — и Повару, и Богомолу, и другим, перед которыми ему придется держать ответ, что это он сам посвятил во все Зараева и уговорил его на долгую задержку в Москве…)

Но тут снизу донесся рев моторов и встревоженные голоса. Василий выскочил на галерею. Снеся ворота, во внутренний двор прорвались два крытых грузовика с вооруженными людьми. А жители всех этажей уже были на галереях, с ружьями на изготовку.

Именно так все было и в два предыдущих раза. Даже облегчение наступило, что враги действуют по стандарту и в который раз наступают на одни и те же грабли… Преследователи, выследившие их, пытались прорваться к ним силой — и оказывались в ловушке внутреннего двора, удобными мишенями для всех жильцов, давно уже не расстающихся с оружием. Если бы кто-нибудь попробовал выскочить из грузовика — ему бы разнесли череп.