Сципион подобной молвы никогда и не поддерживал, и не опровергал, но самое его молчание – скорее всего, умышленное – лишь множило слухи. Потому-то теперь, невзирая на юные еще годы, граждане с таким доверием назначили его полководцем в ранге консула.

Сципион получил десять тысяч пехотинцев и тысячу кон-виков. С этим войском и со своим помощником, которого дал ему сенат, – Марком Юнием Силаном, – он вышел из устья Тибра на тридцати кораблях и поплыл вдоль берегов Италии и Галлии.

Благополучно миновав Массилию, римляне высадились в Эмпориях и сушею двинулись в Тарракон. Там собрались посольства всех союзных испанских народов, и Сципион совещался с ними. Ответы, которые он давал послам, и речи, Которые перед ними держал, были исполнены достоинства и Спокойной уверенности в своих силах, величия, но вместе с тем и откровенности.

Потом он принялся объезжать города союзников и зимние квартиры. Он хвалил воинов за то, что и после двух страшных поражений они сохранили мужество и не позволили врагам до конца насладиться плодами победы – не пустили их за Ибер. Луция Марция он повсюду возил с собой и везде появлялся с ним рядом, и каждому было ясно, что он не боится чужой славы и не завидует ей.

Враги думали и говорили о Сципионе не меньше, нежели свои. Какое-то мрачное предчувствие, какой-то страх перед будущим охватывал их, и тем сильнее он был, чем более представлялся неосновательным. Карфагеняне тоже разошлись по зимним квартирам: Гасдрубал, сын Гисгона, удалился к Океану, к городу Гадесу, Магон – в Кастулонские леса, а Гасдрубал Барка зимовал невдалеке от Ибера, рядом с Сагунтом.

В конце года возвратился из Сицилии Марк Марцелл и с дозволения сената торжественно вступил в Рим. Перед ним несли и везли богатую добычу, захваченную в Сиракузах: баллисты, катапульты и другие военные машины, царские сокровища, серебряные и бронзовые сосуды, роскошно изукрашенные ложа и столы, драгоценную одежду и множество изумительных статуй. Несли изображение покоренного города; вели восемь слонов, отбитых у карфагенян. Участниками шествия были сиракузянин Сосид, главный помощник и советник Марцелла в ночном штурме, и испанец Мерик; оба шагали в золотых венках на голове. Обоим были пожалованы в награду права римского гражданства и по пятьсот югеров земли в Сицилии, а Сосиду – еще дом в Сиракузах из числа тех, что перешли в собственность римского народа.

Консула Гнея Фульвия Центумала вызвали в Рим для руководства консульскими выборами. Первые голоса были поданы за Тита Манлия Торквата и Тита Отацилия. Вокруг Манлия тут же столпились друзья с поздравлениями; в окружении этой толпы он приблизился к консульскому трибуналу и потребовал голосование прервать, а ему дать слово. Все затихли, с напряжением ожидая, что он будет говорить, и Манлий сказал:

– У меня больные глаза. Если кормчий или полководец – всё одно – плохо видит сам, но берется отвечать за жизнь и имущество других людей, – это наглое бесстыдство! Напомни всем, Фульвий, что война не окончена. Несколько месяцев назад Рим слышал под своими стенами крики врагов и ржание их коней.

Но те, кто уже подал голоса, всё люди молодые, дружно отвечали, что мнения своего не переменят. Манлий, однако же, стоял на своем, и тогда они в растерянности – народ шумел, восхищенный прямодушием и мужеством Манлия, – просили у Фульвия разрешения посоветоваться со старшими. Старики советовали подумать о трех кандидатах – двух уже громко прославленных прежними подвигами, Квинте Фабии Максиме и Марке Марцелле, и одном менее знаменитом, Марке Валерии, который успешно борется с царем Филиппом Македонским на море и на суше. Молодые снова подошли к урнам и подали голоса за Марка Марцелла и Марка Валерия. Все остальные граждане поддержали их выбор.