Но Сульт не собирался оставлять отличные французские пушки, чтобы потом враг повернул их против него. Каждое орудие зарядили четырьмя фунтами пороха, плотно забили по два ядра и поставили дуло к дулу. Стрелки отчаянно пытались не дать дождю затушить пальники. Потом по команде они подожгли запалы, огонь побежал вниз, к пороховому заряду; орудия выстрелили друг в друга — и отпрыгнули назад, изрыгая дым и огонь, с лопнувшими стволами. Некоторые артиллеристы, уничтожая свои пушки, плакали, другие с проклятьями рвали ножами и штыками мешки с порохом, чтобы он испортился под дождём.

Пехоте приказали выбросить из ранцев всё, кроме пищи и боеприпасов. Офицеры устроили досмотр и заставили своих людей выбросить всё награбленное за время боёв. Столовые приборы, подсвечники, блюда — всё это должно было остаться на обочине, когда армия начнёт путь в горы. Лошадей, волов и мулов, которые тащили орудия и фургоны, пришлось застрелить, чтобы не отдавать врагу. Умирающие животные кричали и бились в конвульсиях. Раненых, которые не могли идти, оставили в фургонах, раздав им мушкеты, чтобы они, по крайней мере, могли попытаться защититься от португальцев, потому что, несомненно, они очень скоро найдут их и попытаются свести счёты с беспомощными людьми. Сульт приказал поставить у дороге армейскую казну — одиннадцать больших бочонков серебра. Проходя мимо, солдаты брали по горсти. Женщины, подоткнув юбки, тоже брали деньги и старались не отстать от своих мужчин. Драгуны, гусары и егеря вели своих лошадей. Тысячи мужчин и женщин поднимались в бесплодные холмы, оставляя позади фургоны, груженные бутылками вина и порто, украденными из церквей золотыми распятиями и фамильными портретами, снятыми со стен особняков Северной Португалии. Французы были уверены, что уже завоевали Португалию, они просто ждали подкреплений, чтобы двинуться на Лиссабон, и никто не понял, почему столь внезапно всё рухнуло, почему Король Николас обманул их ожидания, и они теперь отступали под проливным дождём.

— Если вы останесь здесь, вас изнасилуют, — заявил Кристофер Кейт.

— Меня насиловали каждую ночь, — рыдала Кейт.

— О, ради Бога, Кейт! — Кристофер в гражданском платье держал распахнутой дверцу кареты, и дождь стекал с угла его треуголки. — Я не оставляю вас здесь.

Он схватил её за запястье и, несмотря на крики и сопротивление, потащил из кареты.

— Идите, чёрт вас возьми! — ругался он, таща её вверх по склону.

За несколько секунд синяя гусарская форма, в которую, по настоянию Кристофера, оделась Кейт, промокла насквозь.

— Это не конец, — сказал Кристофер, больно сжимая её тонкое запястье. — Всего лишь вовремя не подошло подкрепление. Мы вернёмся.

Несмотря на все страдания, которые она испытывала, у Кейт нашлись силы, чтобы задаться вопросом: кого он имел в виду, когда говорил «мы»? Себя и её? Или себя и французов?

— Я хочу домой! — кричала она.

— Я устал от ваших воплей! Заткнитесь и продолжайте идти! — отрезал Кристофер, продолжая тащить её за собой.

Кожаные подошвы её новеньких ботинок скользили.

— Французы выиграют войну! — уверенно заявил Кристофер.

Он сам в этом больше не был уверен, но, прикинув расстановку сил в Европе, убедил себя, что выбрал верный пуь.

— Я хочу вернуться домой, в Опорто! — рыдала Кейт.

— Мы не можем!

— Почему? — она попыталась вырвать руку и, хотя ей это не удалось, он вынужден был остановиться.